— Заспались вы что-то, Горлов, рабочий день уже полчаса как начался, — произнес Юсуф Вольдемарович, поднося руку с часами к лицу.
Звук от зажигалки вышел очень натуральным, да и голос Хреньковского был отчетливо-противный, совсем как наяву. Обстановка каюты для сна тоже выглядела слишком уж реальной. Особенно корзинка для мусора, в которую аккуратно были сложены таблички с надписями: «Помни о технике безопасности!», «Не курить!», «Порядок на рабочем месте — залог успеха!» и другие. Ими в изобилии снабжены все комнаты на Станциях и существует добрая традиция к прилету нового человека освобождать предназначенную ему каюту от подобных отрыжек дизайна.
— Так и будете лежать? Что вы на меня, как на привидение, уставились? — глаза Хреньковского из-за толстых линз зло блеснули.
Я ущипнул себя за руку, закрыл и открыл глаза: Хреньковский не исчезал. Неужели не сон? Я прикинул, как он мог здесь оказаться одновременно со мной, выходило — никак. Единственный звездолет, шедший в этом направлении — «Прометей», летевший к Альфе Водолея — тот, на котором я прибыл сюда. Пробыл я на нем шестнадцать месяцев и не мог не знать, что рядом со мной летит директор института соляристики. Да и нечего ему здесь делать!..
Юсуф Вольдемарович начал тихонько насвистывать «Марш тореадора», и я понял, что надо вставать. Все еще не вполне соображая, сон это или явь, я захватил комбинезон и поплелся в ванную комнату. Вид, должно быть, у меня был неважный, потому что Хреньковский, сверля мне спину тяжелым взглядом, хмуро произнес:
— Вот уж не думал, Горлов, что вы злоупотребляете алкоголем! И как это вам вчера удалось так… э-э-эээ… набраться? В руководителей своих зажигалками с похмелья бросаетесь, а дальше что будет? — Он поднял зажигалку и несколько раз бесцельно щелкнул ею, глядя на голубоватый язычок пламени.
Я мог хорошо видеть его отражение в зеркале и удивился, что обычно самоуверенный Хреньковский выглядел на этот раз растерянным и смущенным, словно человек, открывший рот, дабы сказать что-то важное, и забывший, чем же он хотел осчастливить мир. Тут-то мне и вспомнился разговор с Галиным и его глухие намеки на незваных гостей. Неужели он знал о Хреньковском и не сказал мне? Ну и змей! Хотя нет, тогда бы Станция была вылизана, кругом сновали бы автоматы-уборщики. Однако, вчера, разыскивая после прибытия Галина, а затем свою комнату, я не встретил ни одного. Вероятно, их демонтировали, чтобы не мешали. Залы и коридоры были завалены аппаратурой, некоторые приборы стояли без кожухов, пахло какой-то химией и горелой изоляцией — словом, на Станции царила атмосфера, необходимая для нормальной работы и в результате этой самой работы возникающая. Меня всегда поражало, что перед любой проверкой или комиссией поднимается невероятная, прямо-таки нездоровая какая-то суета, нужное оборудование и приборы рассовываются по дальним углам и наводится марафет, приличествующий разве что кладбищу или музею. Будь я проверяющим, гнал бы при виде таких рабочих комнат хозяев их в три шеи — нечего лентяев прикармливать!
Стало быть, говорил Галин о чем-то другом… Я наскоро обтерся полотенцем и, выглядывая из ванной комнаты, поинтересовался:
— А что, Юсуф Вольдемарович, может соорудить чего-нибудь покушать?
Хреньковский бросил на меня убийственный взгляд, словно жерла атомных пистолетов навел. Я по привычке вздрогнул, и втянул живот.
— Вам, Горлов, я вижу, набитое брюхо дороже стоящих перед соляристами проблем! — горько провозгласил он. — Не о выпивке и жратве надобно думать, а о работе! Трудиться надобно, трудиться и еще раз трудиться?..
— Всегда готов! — тотчас отрапортовал я. Перед вылетом мне некоторое время пришлось работать под руководством Хреньковского, и я знал, на какие проникновенно-занудные речи он способен. — С чего начнем?
И тут Юсуф Вольдемарович растерялся. Забегал глазами по стенам каюты, открыл и закрыл «дипломат», побарабанил пальцами по крышке откидного столика, пробормотал несколько раз: «Трудиться, трудиться и трудиться…», покашлял в кулак, поправил галстук… Он был в явном затруднении, почти в панике. Таким я его еще не видел. Интересно, что бы это могло значить?
Справившись с замешательством, Юсуф Вольдемарович вспомнил о директорском достоинстве и, придав лицу негодующе-грозное выражение, загремел:
— Как, вы даже не знаете, над чем вам надлежит работать?! Может быть, не знаете даже, где мы сейчас находимся?
Хреньковскому казалось, будто он нашел прекрасный выход из щекотливого положения, но на самом-то деле слова его свидетельствовали о том, что ему совершенно невдомек, над чем я работаю! Более того, он не имел понятия, где мы находимся! Вот это да!..