Григорий Ильич Блонский проиграл родовое поместье в Саратовской области и конюшню с дюжиной знаменитых орловских рысаков.
Дед Григория, полковник Добровольческой армии Деникина, при бегстве из Новороссийска проиграл свое место на покидающем порт пароходе и остался в России, о чем впоследствии, правда, никогда не жалел.
Отец, кандидат физико-математических наук, дружил с Игорем Кио, Александровым, Ворониным, Николаем Гутаровым по кличке Бабай, Мариком Рабиновичем и другими известными российскими каталами. По вечерам, после трудов праведных, они собирались у кого-нибудь на квартире и предавались любимому занятию — играли. До рассвета. Однажды Воронин раздел Кио, а потом прошел слух, что сам просадил миллион (зарплата в те времена колебалась от ста двадцати до ста восьмидесяти рублей в месяц) Александрову. Через неделю Блонский по кличке Горе (проигрывая, он всегда причитал: «О горе мне!») обул Александрова и попал под Марика Рабиновича. Последний взял солидный куш, купил машину и поехал кутить в Сочи. По дороге разбился. Поговаривали, что его догнал кто-то из проигравших…
Продолжил славные традиции своего рода и Гриша — не подвел, так сказать, поддержал честь фамилии. Причем слово «не подвел» в данном случае можно с полным на то основанием взять в кавычки, ибо Гриша всегда помнил: главное в жизни — образование и работа, поэтому он пошел по стопам отца — с отличием окончил Автомеханический институт, аспирантуру, а вот применить на практике свои познания, к сожалению, не успел: началась перестройка, и жизнь потекла по совершенно другому руслу. Примерно треть друзей Гриши Блонского умотала за границу — в Германию, Штаты, продав мозги тем, кто знал их истинную стоимость, вторая треть, попав под колеса рыночной экономики, занялась бизнесом и вскоре прогорела, остальные… Остальные просто остались не у дел, ибо делать деньги из тех же денег было тошно и противно.
Остался у разбитого корыта и Гриша — ни друзей, ни работы и ни малейшей перспективы получить в ближайшем будущем какую-либо работу. В груди, как заноза, сидела боль за похороненную государством фундаментальную науку, щеки горели от стыда за правительство, которое с ловкостью шулера сдало карты таким образом, что весь народ, поверив в приватизацию, остался в дураках, а в голове скворчонком стучала единственная мысль: как в таком положении выжить? Стучалась, стучалась и достучалась: «А не сыграть ли в подкидного?» Зря что ли папочка обучил его всевозможным фокусам? Он ведь умеет метить колоду и на свист, и на щуп, и на глаз, умеет заряжать, трещать, передергивать — любая карта ляжет в нужный момент в прикуп. Да и голова у него варит: считает варианты не хуже бездушного компьютера. А обыгрывать есть кого! Нынче скороспелых миллионеров развелось больше, чем поганок в лесу в грибной год. «Так что, дайте в руки мне гармонь…»
— И он взял? — спросил Скоков.
— Взял, — ответил Решетов.
— Чем вы сейчас занимаетесь?
— Лично я веду переговоры с клиентами — умасливаю: ведь если концерт не состоится по нашей вине, то мы обязаны будем выплатить неустойку. А это довольно кругленькая сумма.
— Услугами какого банка пользуетесь?
— «Лира».
— Бухгалтер?
— Маковеева Нина Ивановна.
— Моим сотрудникам, возможно, захочется с ней поговорить, так что предупредите ее…
— Документация у нас в полном порядке. — Решетов пожал плечами. — Но если вы желаете…
— Желаю. — Скоков еще раз внимательно осмотрел «горницу», в которой они сидели, — стены, обитые вагонкой, отливают мягким желтоватым цветом, батареи, работающие от газового отопителя, забраны деревянной решеткой, пол застелен теплым линолеумом «под паркет», окна большие, светлые, а за ними — яблоневый сад… — и подумал, что именно в таком, деревенском доме на свежем воздухе, ему хотелось бы дожить свой век. — А сейчас я хочу побеседовать с Гришей. Проводите меня к нему.
Картинка, которую увидел Скоков, войдя в предбанник, могла бы, пожалуй, поразить воображение любого советского человека: вдребезги пьяный ковбой играет в карты с красивой полуголой девицей — рыжие волосы, зеленые глаза, римский носик, усыпанный замечательными веснушками и большие, налившиеся золотистой спелостью дыни груди. Поразился и Скоков. Но не потому, что никогда ничего подобного не видел, а потому, что его приход проигнорировали — ковбой и полуголая девица, лишь на миг вскинувшая свои зеленые глаза, продолжали самозабвенно резаться в карты.