В маленькой комнате по сравнению с гостиной лежала великая пустыня Сахара. Если не считать кочующих стульев, то в ней вообще ничего не было. Зато кухня по сравнению с этой комнатой уже казалась тесной. У левой ее стены стояла коричневая электрическая плита с четырьмя проржавевшими конфорками, а у правой дребезжал всеми своими стальными боками и ребрами ветеранский «Саратов». Когда он вздрагивал перед очередным отдыхом, то так тяжко вздыхал, будто искренне жалел всех постояльцев этой несуразной квартиры.
А постояльцев было четверо: львиногривый барабанщик Андрей, коротко, под глупый, но зато модный чубчик обстриженный клавишник Виталий, еще более модный, от прически а-ля Ярмольник до ботинок-ковбоев соло-гитарист Роберт и самый молоденький в группе желто-рыжий, будто подсолнух, бас-гитарист Игорек.
Вместе они собрались только часам к девяти вечера. Город за окном состоял уже только из трех красок: черной, желтой и белой. Черной шторой висела ночь, на ней желтыми прорезями виднелись окна домов, а белыми — огни фонарей дневного света вдоль шоссе и узкие проемы лестничных пролетов.
С Санькой музыканты по мере появления здоровались с видом людей, которые были, как минимум, его однокашниками по школе. Это и радовало, и настораживало. Так уж устроен человек, что он всегда ждет чего-нибудь плохого, а когда встречается хотя бы такая малость, как внешнее дружелюбие, он тут же ждет подвоха.
— На той неделе в Штаты едем! — с торжественным лицом сообщил Роберт, последним появившийся в квартире.
На острых металлических носах его ботинок лежала свежая грязь и казалась ржавчиной.
— Не гони! — расширил глаза Игорек и стал медленно наливаться краской, будто рыжина с его волос потекла на щеки.
— Железно! Я у Эдика только что был. Он уже Лося за билетами послал.
— А как же… солиста же нет, — теперь уже не согласился клавишник Виталий.
Он говорил так вяло и безразлично, точно вообще не знал, что еще можно делать на свете, кроме как спать день и ночь. И лицо у него, отражая эти его мысли, было почти уснувшим. Создавалось ощущение, что если через минуту никто ничего не скажет, то он тут же уснет.
— Без солиста поедем, — не дал ему этого сделать Роберт. — С нами в турне Элтон Джон будет петь? Договор уже подписан.
— Е-мое! — обессиленно сел на компьютерный стул-вертушку Игорек. — Да я… я… надо звонить домой, в Курган…
— Ну чего уши развесили! — вышел из кухни в прихожку Андрей. — Сегодня ж первое апреля!
— Аа…га-а…га-а, — зашелся в смехе Роберт.
Пальцем он показывал на вросшего в стул Игорька, у которого лицо из счастливого медленно переплавлялось в обиженное.
— Дурак ты, Боб, — вяло, из глубины сна, пожурил шутника Виталий. — И шутки у тебя дурацкие…
— Ладно. Пошли жрать, волки, — предложил Андрей.
На его чуть вздутом брюшке смешно смотрелся женский передник. Повара не бывают такими волосатыми.
Словно почувствовав это, Андрей собрал свои смоляные лохмы на затылке, обжал их микстурной резинкой и ушел на кухню. Парни прицепом потянулись за ним. Последним шел и все гыгыкал Роберт. Казалось, что он подавился своим смехом и теперь никак не откашляется. Движение увлекло за собой и Саньку, хотя он и не был уверен, что заслужил обед в компании звезд эстрады.
Составленные плотно друг к дружке четыре стула — два венских и две банкетки — образовали подобие стола. Поверх них скатертью лежал «Московский комсомолец». Стол был сервирован по-вокзальному: бумажные одноразовые тарелки, пластиковые стаканчики, пластиковые же вилки. На тарелках матово отливала нарезанная семга, вповалку лежали куски сыра, сырокопченой колбасы и ветчины, а рядом с хлебом, как важное дополнение к нему, — бело-красные карандаши крабовых палочек. Между тарелками двумя башнями возвышались бутылки «Мартеля».
— Группа «Коньяк» пьет только мышьяк! — объявил при виде стола Роберт. — То есть, извиняюсь, группа «Мышьяк» пьет только коньяк!
— Садитесь, волки, — предложил Андрей. — А то хлеб стынет… Падай сюда, — показал он Саньке на один из стульев.
— Спасибо, но я в долю не вхожу. Я могу сгонять еще за выпивкой, чтоб…
— Еще сгоняешь.
Теплая ладонь Андрея легла ему на плечо, и Санька сразу успокоился. От ладони пролилось вовнутрь что-то отеческое, хотя Андрей если и был старше его, то года на три, не больше.
— Семга — твоя? — разливая коньяк, поинтересовался Роберт.