— Где ты его взял?! — вскочил со стула у пульта толстяк килограммов под двести весом. — Он мне всю студию разнесет!
Его разбухшие до женских размеров груди рыхло покачивались под пестрой рубашкой. Такую раскраску мог напялить на себя только негр. Но у толстяка была розовая кожа альбиноса, усеянный капельками пота нос и очень маленькие ручки. Казалось, что когда он рос, то ручки не заметили этого и остались такими же щупленькими, как и в десять лет от роду.
— Это по молодости, — вяло ответил из угла комнаты Аркадий и предложил Саньке: — Садись вон туда. Подождем творческую интеллигенцию. Ты где такое дерьмо купил?
Санька осмотрел свой новый джинсовый костюмчик, на котором вроде бы к месту сидела черная кожаная куртка, и, ничего не поняв, пробурчал:
— Мне сказали, хороший товар… Америка…
— Где купил?
— У метро. Там палатки стоят. Мне сразу подобрали одного цвета куртку джинсушную и брюки…
— Одного цвета! — хихикнул толстяк.
— Прикид надо с умом подбирать, Сашенька, — невидимой пружиной подбросило со стульчика Аркадия. — Даже те тряпки, в которых ты шныряешь по тусовкам, должны держать тебя в имидже. Я уж не говорю о сцене! А ты что купил? Штаны — черные, а куртка — черная-черная. Ты знаешь, сколько цветов черной тональности в джинсе?
Санька приложил край куртки к брюкам и только теперь, в солнечном свете, делящем комнату надвое, заметил, что куртка действительно темнее джинсов.
— И потом… Какая это Америка?! Ты посмотри на строчку! Ее делал пьяный барыга! За такую строчку моего дедушку, лучшего портного Одессы, клиенты бы выкинули в море. И он бы не сказал ни слова против данного факта? Он же натурально знал, что такое брак! Эту дрянь, пошитую где-нибудь в Турции, выкинешь. Моря здесь нет, бросишь в Москву-реку. Если тебе нравятся джинсы, а мне лично, как внуку лучшего одесского портного, вся эта брезентуха не может нравиться, то сходи в фирменный магазин в центре…
— А кожаная куртка? — боком повернулся Сашка.
— Ты называешь это убожество кожаной курткой?! С нее же через две недели натурально осыпется краска! И ты будешь похож на линяющего пингвина! Конечно, своей покупкой ты помог китайским коммунистам удержать темпы экономического роста, но мне от этого не легче. Мне вообще от тебя не легче…
— А кепка? — сорвал с головы черный кожаный блин Санька.
— Разрешите? — мышкой поскребся кто-то в дверь.
— Заходи! — гаркнул толстяк, и его груди и живот колыхнулись двумя волнами: одна от подбородка до пупа, вторая — от пупа до подбородка.
Шторм на теле хозяина студии улегся, и медленно, будто ее перепугали, открылась дверь.
— Разрешите?
— Да входи, не бойся, — уже без прежнего энтузиазма позвал толстяк.
— Мы вдвоем.
В двери стояли двое мужчин непонятного возраста. Наверное, если бы их можно было побрить, отмыть, погладить, причесать и наодеколонить, то им никто не дал бы больше тридцати лет от роду. Но все эти действия были маловероятными в их судьбе, и потому Санька сразу решил, что им лет по сорок. В таком возрасте уже зовут по имени-отчеству. Аркадий же небрежно прикрикнул:
— У нас нет времени! Давайте побыстрее! Не тормозите! Олег, что у тебя с текстом?
Один из близнецов, тот, что чуть пощуплее и понебритее, вырвал из бокового кармана куртки записную книжку. Его руки дрожали, точно он вырвал сердце.
— Может, вместе с нотами? — подал густой, неожиданный для него голос второй.
Соломенный хвостик волос на его затылке стоял задорно и смело.
— Лелик, погоди! Я же сказал, текст! Я должен прослушать текст. Музыка сейчас у всех песен одинаковая…
— Ну-у, я не согла-асен…
— Читай, Олег!
— «Голос милой»! — громко объявил Олег и развернул блокнот.
— Про это еще не пели, — пустил веселую волну по груди и пузу толстяк.
— «Мне голос твой — как капли от болезни, — голосом трагика, обещающего смерть врагу, начал Олег. — С годами все полезней и полезней. Мне голос твой — как чистый горный воздух. Я пью его, как ночь пьет утром звезды»… Вот… И потом припев… Припев такой… «Голос милой, ах, голос милой! Счастья полюс. Глоток весны. Не любили вы, не любили, если в голос не влюблены…»
— Не пойдет, — выдавил из себя Аркадий.
— Почему?! — набычившись, шагнул ему навстречу Лелик. — Давайте прослушаем с музыкой! Там хорошая мелодия.
— Сейчас хороших мелодий нет, — не сдавался Аркадий.
Он стоял у пульта со скрещенными на груди руками и выглядел смешно рядом с толстяком. Видимо, поняв это, он ушел к своему стульчику, плюхнулся в него, закинул ногу на ногу и послушал тишину. Тишина была на его стороне, и он усилил свои претензии: