— Или его дух, — добавил Павел.
Щека застыла, и можно было говорить вволю. Сейчас это казалось богатством.
— Какой дух? — не понял Сотемский, поморщившись от противного запаха, струившегося от рюкзака.
— Ну, как в фантастических фильмах. Его собственный дух. Отделился от него и бродит по планете…
— А может, брат-близнец? — спросил Сотемский.
— Начальник колонии сказал, что братьев у него нет.
— А может, это все-таки он?
— Хочешь сказать, что сбежал, а за себя в зоне двойника оставил? Тогда зачем он едет назад?
— Ну да! У него ж билет до Читы… Ничего не понимаю.
Из открывшегося рюкзака на оперативников дохнуло запахом сигарет. Плотно — один к другому — вовнутрь были вбиты темно-красные блоки «Dunhill».
— А седой, ну, Клык курит? — спросил Сотемский на правах начальника.
— Я не узнавал.
— Плохо, Паша. Надо все о таких орлах узнавать.
— Я сегодня снова позвоню начальнику колонии.
Под сигаретами комками лежали пара свитеров, грязные носки, шарф, еще какие-то непонятные тряпки, годные только для помывки автомобиля. Сотемский брезгливо утрамбовал их блоками. Закрытый рюкзак казался больше, чем он был до этого.
— Плохо, что ли, сложил? — на шаг отошел Сотемский, изучая свою работу.
— Нет, он такой и был… Чуть не забыл, товарищ подполковник. Час назад из налоговой полиции звонили. Ну, по нашему запросу о «Мышьяке» и Золотовском…
— И что?
— Полный порядок.
— Не может быть! — обернулся Сотемский.
Он смотрел на Павла и флюса теперь не замечал вовсе.
— Все налоги уплачены?
— Абсолютно. Там другое смущает.
— Ну!
— Слишком уж большие сборы были у группы на последних гастролях…
— Ну вот, а ты говоришь, все у них отлично!
— Вы уверены, это — отмыв?
— Даже не сомневаюсь, — достал Сотемский носовой платок и вытер о него руки. — Золотовский — машина по отмыванию грязных «бабок». Но кто водитель у этой машины — вот вопрос?
КУРТКА ПОЯВЛЯЕТСЯ СНОВА
Субботний день на Тушинском рынке — бешеный день. В вещевом павильоне, наскоро сооруженном из алюминиевых листов, — вавилонское столпотворение. Людской поток течет мимо обрывистых берегов. Только берега уходят не вниз, как у обычной реки, а вверх, к потолку павильона. Все, что наспех пошито на частных фабриках; фабричках, а то и просто в кустарных мастерских захолустных турецких городков, шпалерами висит вдоль стен.
— Девушка, у нас есть плащ именно для вас? — одновременно слышится от трех продавщиц в разных углах павильона. — Настоящая Италия! Вот посмотрите выделку с изнанки!
Некоторые упрямо верят, что это «Италия», хотя ни один торгаш не привезет сюда из Италии «кожу», от цены которой даже у нового русского округлятся глаза.
— Молодой человек, купите даме шубку!
— Зима кончилась, — лениво бросает молодой человек с лицом пенсионера.
— А вы заранее, заранее!
— Посмотрите, какая кожа у моего плаща! Чистый ягненочек!
— Так с него уже краска, извините, на попе обсыпалась!
— Ничего подобного! Это же крэк! Он весь — пятнами! Так положено!
Но самое поразительное в павильоне — это не тысячи плащей, курток, жилеток или песцовых шуб, а стульчики продавцов. Вы нигде не найдете на земном шаре таких маленьких стульчиков. Такое впечатление, что они когда-то были большими, точнее, нормальными по размерам, но потом, все сжимаясь и сжимаясь от жуткого вида людского потока, стали крохотны-ми-крохотными. Машенька из сказки про трех медведей очень обрадовалась бы подобному стульчику.
Такое же миниатюрное создание стояло и под плотными рядами мужских курток. Его хиленькие металлические ножки еле выдерживали центнер веса Кравцовой.
С утра она продала уже четыре куртки: три «бобочки» и одну «три четверти». Место, говоря тушинским жаргоном, было «отбито», то есть двести тысяч дневной арендной платы добыты, а сверх этого грели карман еще и пол миллиона прибыли. С этих денег еще, правда, требовалось отстегнуть камере хранения и охранникам рынка. Камере хранения — официально, охранникам — чтоб любили. Но даже с учетом будущих трат день получался неплохим, и можно было выкроить из него пять минут на обед.
Не успела она откусить полбутерброда с сыром и запить его мутным какао из термоса, как от людского потока отделилось нечто огромное, серое, небритое и заслонило собою свет. Профессиональное чутье подбросило Кравцову со стульчика. Он облегченно вздохнул, тоненько скрипнув всеми своими металлическими сочленениями, и тут же принял на свою узенькую спину недоеденный бутерброд и термос.