— Нет.
— Ну, и молодец.
Пружинисто качнувшись вперед, Аркадий шагнул к Саньке, ущипнул его за щеку и весело подмигнул.
— Ну, и хор-роший мальчик, — наконец-то оторвал он мокрые пальцы и с резвостью первоклассника выбежал из павильона.
— Везет тебе, — подала голос за спиной Венера. — Уже на тусовку запузыривают.
— Пошли вместе, — обернувшись, ответил он.
— А пропуск? Там же сплошные гэбэшники на всех входах! Кре-емль!
— А если билеты купить?
— Не-е, это не то! Все равно из зала за кулисы охрана не пустит. Я лучше в рэйв-клуб завалюсь.
Она встала, вплотную подошла к Саньке и снизу вверх дохнула на него пепельницей:
— Мне сказали, что ты в зоне чумовым был. Из кутузки не вылезал. Что-то не верится. Тихий ты какой-то…
— А я поумнел.
— Хочешь суперзвездой заделаться?
— А что?
— Я слизняков не люблю.
Ее серые глаза смотрели вызывающе. Казалось, из них двумя мощными потоками дует горячий ветер и — еще немного — сожжет кожу на щеках и лбу.
— Аркашка брякнул, что мы будем петь вместе, — не отводя ветер от его лица, внятно произнесла она. — А вместе — это хорошо. У тебя красивый нос. Ровный. И чуб. Вас стригли в зоне налысо?
— С-стригли, — с нажимом на «о, процеживая слово сквозь зубы, ответил он.
— Я бы тоже вместе с тобой подстриглась налысо.
— Зачем?
— Мы бы так пели вместе.
— Так уже поют… Эти… как их… «Полиция» какая-то… Две телки… лысые…
Ладони сами легли ей на лопатки. Спина оказалась жестче и костистее, чем предполагал Санька. Ее словно бы выковали из стали. А может, это ладони отказывались хоть что-то чувствовать.
— Я тебя сразу приметила, как ты к шефу первый раз занырнул. Симпатичный, думаю, парень. И с кулаками. Где мозоли-то набил?
— В этом… интернате… Еще до зоны. Мы…
Она мягко, по-кошачьи положила ему руки на плечи. Кожа на лице через минуту должна была лопнуть от жара.
— У тебя что, никогда никого не было? — с сочувствием спросила она и разрешила притянуть себя ближе.
Зачем ладони сделали это, Санька не знал. От его губ до ее губ осталось меньше пяти сантиметров, в глазах мутно стояло ее лицо, и он почему-то перестал ощущать дымный запах из ее рта. Оттуда шел сладкий, ни разу до того не пробованный им аромат. От него кружило голову, будто от плохой водки.
— Ты того… ну, это… красивая, — еле выдавил он. — Я тебя… — И впился онемевшим ртом в ее губы.
Сталь под ладонями сразу расплавилась, превратилась во что-то мягкое, плюшевое. Указательный палец правой руки ощутил под собой замок-«молнию» и медленно, будто боясь того, что сам замок это заметит, расстегнул его.
Она оторвала губы, хрипло, со стоном выдохнула:
— Я хочу тебя. По… пошли в ту комнату… Я…
— Па-а-апрошу па-а-астаронних па-а-а-кинуть па-а-амеще-ние! — рухнул на них сверху чей-то властный голос.
Руки Венеры испуганно слетели с его плеч. Она с вызовом повернулась в сторону, откуда прозвучал голос. Ветер из ее глаз понесся туда, и Санька впервые ощутил, как дрогнули, стали остывать щеки. По ним словно бы водили льдом.
— Тебе что надо, дядя?! — спросила Венера невысокого лысенького мужичка.
— А то, милаша, что здесь сейчас будет клип сниматься. Артисты уже приехали.
Подтверждая слова мужичка, в павильон ввалилась ватага длинноволосых, под ковбоев разодетых парней. У них были настолько одинаковые лица, что казалось, будто вошел один человек, а все остальные — это его отражения в зеркалах.
— Привет тухлым попсушникам! — прокричал идущий первым.
— Нет жизни без «металла»! — поддержал его второй.
— Пиву — да! Сладким соплям — нет! — заглушил их басом третий.
Отражения в зеркале умели говорить.
— Застегни! — спиной повернулась к Саньке Венера.
Замок прожужжал очень громко. Странно, когда он его расстегивал, то даже не услышал.
НА ЗВЕЗД ТОЖЕ НАПАДАЮТ
В холле можно было ослепнуть от яркого света. Хотя в люстрах горели обыкновенные сорокаваттные лампочки. Но по паркету прогуливались такие знаменитости, что Саньке чудилось, будто свет струится и от них.
Вдоль сидений, стоящих под огромными зеркалами, необычной, подпрыгивающей походкой сновал туда-сюда Валерий Леонтьев. Седина в его курчавых волосах смотрелась странно. Санька никогда не видел седых певцов. Ему представлялось, что солисты вообще не стареют. Побоку от Леонтьева перемещался, стараясь не терять дистанции, Володя Пресняков и что-то упорно доказывал ветерану сцены. То, что на нем было надето, не поддавалось описанию. Наверное, лишь он один в мире мог напялить на себя что-то среднее между младенческой распашонкой и монашеской накидкой. Вечная щетина на его щеках выглядела паутиной, которую он когда-то зацепил на бегу и забыл стереть.