— Разрешите, — отобрал он все у гаишника.
С пятой страницы паспорта на него взглянул уже знакомым измученно-сонным взглядом парень. Только на фотографии его лицо было не столь помятым и не настолько старше, как в жизни. Да и приклеен снимок был на странице «до сорока пяти». Четырнадцатая страница удивила уже больше. Надо же было ехать вдвоем с Павлом в эту провинциальную глушь из Москвы сутки на поезде, чтобы встретить человека со столичной пропиской!
Внутри паспорта лежала накладная на груз с еле читаемым названием какого-то ООО на круглой печати. Сотемский сразу представил себе холеное лицо менеджера фирмы, его уверенный жест рукой, отрубающий любые сомнения, и стандартный набор фраз: «Мы не имеем никакого отношения к перевозчику наркотиков! Он делал это по своей инициативе. Если бы мы узнали, что он связан с преступным миром, выгнали бы сразу!..»
Как будто нельзя было понять о его темном прошлом по наколке на фалангах пальцев!
Из паспорта выпал кусочек картона, острием уголка ткнулся в побледневшую щеку погибшего и, оставив на ней синюю точку, сполз на губы. Кусочек будто бы не верил до конца, что человек, у которого он так долго лежал в кармане, мертв, и хоть так пытался зажать ему рот.
«Золотовский Эдуард», — прочел нагнувшийся к нему Сотемский. Отчества Золотовского на визитке почему-то не было. Более мелкими буквами ниже фамилии значилось пояснение, чем же этот Золотовский отличается от других людей на земле: Генеральный продюсер продюсерского центра «S.M.C.», менеджер группы «Мышьяк».
— Ты такую когда-нибудь слышал? — обернувшись с корточек, спросил Сотемский.
— Что?
Меньше всего Павлу сейчас хотелось отвечать на вопрос. Даже по-волчьи воющий за щекой зуб не мог выбить его из ощущения, что он все еще видит самосвал, сбивающий парня. Ощущение было горьким. Настолько горьким, точно самосвал сбивал не парня, а его самого, и он со стороны видел, как жестко, некрасиво, уродливо это все происходило.
— Я говорю, ты такую группу слышал?
— Какую?.. A-а, «Мышьяк»… Есть такая…
— А что за песни?
Сотемский был не в том возрасте, когда увлекаются музыкой. Все, что он знал по мелькающим по разным каналам телика клипам, так это то, что этих групп больше чем сельдей в бочке.
— Попса, — презрительно процедил сквозь зубы Павел.
Музыкой он считал рок, отчасти «металл». Все остальное, и особенно нашу эстраду, воспринимал как художественную самодеятельность, которая до сих пор не поняла, что петь нужно не попсу, а рок.
— Да уже и нет этой группы, — сквозь горький привкус никак не отпускающего ощущения вспомнил Павел.
— Развалилась?
— У них солист месяца три назад погиб. Выбросился из окна своей квартиры.
— Наркоман?
— Вроде бы… Я уже не помню, что в газетах писали…
— Надо шефу доложить, — вслух подумал Сотемский.
— Сма…матрите! — заорал гаишник.
Обернувшись, Сотемский чуть не вскрикнул вслед за ним. По шоссе к их группе весело бежал намокший Герой. В пасти он с трудом удерживал объемистый пакет с белым, точно мука, порошком.
ЗА МЕСЯЦ ДО НАЧАЛА ШОУ
Еще бы с десяток лет тому назад в это время суток почти все граждане заключенные колонии общего режима, затерявшейся среди сопок Забайкалья, откликаясь на решения очередного Пленума, в холодном производственном цехе ошкуривали бы черенки лопат, и мрачный бугай-бригадир из своих же со рвением чиновника, присланного из Москвы, пересчитывал бы произведенные «изделия», чтобы ущучить сачков в невыполнении плана. Сегодня и столярка, и слесарка, и даже кузнечный цех пустовали, но радости это у зеков почему-то не вызывало. Неожиданно выяснилось, что постылая прежде работа несла в себе какой-то глубокий смысл, хотя бы такой элементарный, как получение денег для доппайка. Но вот уже три года никому не нужны были лопаты, и начальство колонии не знало, как занять своих подопечных. По большей части всей их фантазии хватало на бесконечные приборки. Вот и сегодня заключенные мели и без того насухо выметенный студеными ветрами двор и белили уже в десятый раз побеленные фонарные столбы, деревья и бордюр. Правда, никто не понимал, зачем деревья нужно белить в марте, когда еще трещит от морозов кора на деревьях, а известь смерзается в ведре за пол минуты.
— Слышь, Груз, — окликнул кто-то сзади намочившего кисть в растворе извести невысокого парня. — Тебя это… пахан кличет.
Громким сморканием прямо на землю говоривший будто поставил точку после своих слов, и парень, посмотрев на соплю, упавшую на его ботинок-кирзач, молча нагнулся, отер вынутой из кармана черной фуфайки тряпкой носок и только после этого повернулся к гостю.