— Урод зековский, — добавил еще кто-то.
Локоть сам освободил глаза. Слева от Саньки стоял Децибел. Ненависть из его серых зрачков, казалось, прожигала Саньку насквозь. Как пламя газорезки — тонкую фанерку. В груди стало горячо и больно. Наверное, пламя все-таки достигло сердца.
— Ты что сказал? — еле выжал Санька.
— Урод, я ска…
Правый кулак, которого все так и не было рядом с Санькой, сам ткнулся в мягкий живот Децибела. И только после этого боль пронзила костяшки пальцев. Децибел вернул ему ощущение кулака. А сам, скорчившись и застонав, заковылял на заплетающихся ногах по проходу между первым рядом и сценой.
— Я ж говорил, его нельзя было брать в группу! — закричал выбравшийся из-под девицы Роберт. — Я говорил, Аркаша?!
— Говорил, — недовольно выжевал он маленькими губками, отер густой пот с лысины платком и сразу посмотрел на этот платок.
В его складках лежали две седые волосинки. Их и без того на голове Аркадия оставалось так мало, что он и расчесывался-то не больше раза в неделю. А тут целых две волосинки.
— Пош-шел вон отсюда! — заорал он. — Завтра утром — к Золотовскому!
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
Сны даны, чтоб лечить от боли, полученной за день. Или, наоборот, усиливать боль.
Сны — это планеты, на которых ты еще не был. Там могут дрожать дальние прозрачные горы, гореть фиолетовые закаты и висеть в воздухе треугольные дома, а сам воздух способен уплотняться и неожиданно превращаться в предметы, а предметы подплывать ближе и становиться узнаваемыми. И ты, не ощущая себя, поднимаешь невесомую руку и ощупываешь этот отвердевший, переплавившийся в твердые вещи воздух. Креветки, пропитанные джином, черный, словно оторванный кусок ночи, микрофон, отслоившиеся от кожи темно-синие буквы татуировки, женские губы, такие близкие, такие спелые губы. И вдруг удар ветра, и все это, плавающее вокруг головы, вмиг смешивается с воздухом, становится невидимым и прозрачным, но через секунду вновь сгущается, но уже в другое, в совсем другое. Вишенка на краю бокала, куртка синяя рабочая БУ, коньяк армянский «Ахтамар» крепостью 40 об. %, а % — это свернутый набок нос мужика с запрокинутой вбок головой, а сквозь дырки процента, сквозь прозрачный янтарь коньяка — улыбчивая физиономия, подпертая слева и справа погончиками, а на погончиках — по три крохотных звездочки, а над физиономией — черно-белая полоса газеты. Она опускается медленным театральным занавесом, и уже видны цифры, их десять, ровно десять, а против самой верхней — знакомое слово «Воробышек» и имя Саша, но фамилии нет, а цифра, напротив которой написан «Воробышек», вовсе не единица. Он не знает такой цифры. Чтобы разглядеть ее, нужно приподнять голову, приблизить глаза к газетным строчкам. Когда муть уходит, и цифра вроде бы обретает очертания, то сразу хочется вернуть ей эту муть, потому что перед глазами качается не цифра, а жирный коричневый таракан с красивой прической на голове. У него собраны в гармошку морщины на лбу, а из-под них насмешливым взглядом смотрит холеное лицо Золотовского.
И опять ветер, на этот раз кажущийся уже спасительным ветер размешивает все в прах и, неожиданно превратившись в чьи-то крепкие руки, начинает раскачивать его плечо.
«Проснись! Проснись!»
А разве он спал?
Глаза распахнулись сами. Им первым хотелось разбудить Саньку. В воздухе висел уже какой-то новый предмет. Он не был похож ни на креветку, ни на таракана, ни на микрофон.
Все такой же неощутимой рукой Санька ощупал его, нашел что-то мягкое и сжал его горячими пальцами.
— Но-ос… Отпусти но-ос, — гундосым голосом попросил предмет и, несильно, но властно оторвал пальцы от этого мягкого.
— Ты кто?
— Я — Андрей… Вставай, мать твою… Только тихо…
— А почему — тихо? Разве во снах нельзя шуметь?
— Мужики проснутся. Да вставай ты!
— А ты кто?
— Да Андрей я, Андрей… Барабанщик…
Санька рывком сел на мокром матрасе, всмотрелся в какого-то лысого мужика перед собой и чуть не вскрикнул.
— А это… борода?
— Я сбрил ее. Где твои шмотки?
— А грива… ну, волосищи тут? — провел он ладонью по своей взъерошенной макушке.
— Тоже сбрил. Да пошли отсюда, а то мужиков разбудим…
— Как-ких мужиков?
— Роберта, Игорька, Витальку…
Воздух комнаты, пропитанный полумраком, неожиданно вспыхнул изнутри едко-желтым светом. Испуганно блеснули
металлические стойки микрофонов, пластик соло-гитары, диск тарелки.
— А где они? — о всех названных музыкантах поинтересовался Санька.