— Золотовский, он же — Марута Федор Федорович, был взят в дело сразу, — продолжил ликбез Сотемский. — Но на правах чернорабочего…
— Вре-о-ошь, — прохрипел от стены Золотовский и, звякнув наручниками, отер тыльной стороной ладони пот со лба.
Санька с удивлением посмотрел на его лоб. В офисе было довольно свежо. Кондиционер, который не выключали даже на ночь, упрямо гнал и гнал вовнутрь комнаты свежий, со льдинкой, воздух.
Остро блеснувшие печатки на пальцах Золотовского уплыли вниз, к животу. Бородавка на его массивном подбородке подер-галась-подергалась, но все-таки разрешила губам произнести то, что так тревожило бывшего продюсера:
— Я не был чернорабочим. Я не был пешкой. Это ложь. Я…
— Ну, может, и не чернорабочего, но самую грязную работу, в том числе транспортировку наркотиков и бухучет по отмыву денег, вел он. А Косой вообще в дела не лез. Ему хватало помощи брата. Хотя она была довольно мнимой…
— Не ври. Я помогал ему. Я…
— Только сменой зоны строгого режима на общак.
— Это уже много.
— Не знаю. Может быть.
Грохоча стальными каблучищами по узорчатому паркету, в кабинет вошел коренастый омоновец с маской на лице, сквозь щель изучил всех стоящих, сидящих и лежащих и безразличным голосом доложил, обращаясь к Тимакову:
— Товарищ подполковник, поступил доклад: Серебровский и Кошелев взяты на квартирах!
АПЛОДИСМЕНТЫ, АПЛОДИСМЕНТЫ…
Служебные кабинеты — самые скучные помещения на Земле. От вида канцелярских столов, угрюмых сейфов и запыленных компьютеров зевота тут же тянет скулы, а глаза сами собой вскидываются на часы. Если на них уже горит «09:01» или «10:01», значит, рабочий день стал на целую минуту короче. И на душе чуть легче.
У Саньки на руке часы уже показывали «09:02». Но он не подумал о минутах. До этого у него рабочий день состоял из круглых суток, и он утратил ощущение жадности к теряемым на работе часам жизни.
— А Пашка где? — пожав руку, спросил он Сотемского.
— Пошел зуб рвать.
— Бедняга. Его пора по телевизору показывать детям. Чтоб меньше сладкого ели.
— А он его и в детстве не ел.
— Тогда не надо показывать.
— Шеф не может понять, откуда у этого вшивого ди-джея Кошелева служебный номер телефона Пашки. Ты как думаешь?
— Служебный? — удивился Санька. — А что, его так сложно добыть?
— Добыть-то все можно. Даже атомную бомбу. Не ясно только, зачем?
— Кошелев мог взять его у Кравцовой, — предположил Санька. — Я так понял из разговора шефа, что они с Лосем приходили к ней на Тушинский рынок.
— Гениальная идея! — подпрыгнул на стуле Сотемский. — Так ее и зафиксируем в тексте!
— Фиксируй!
Подойдя к стене, увешанной фотографиями, Санька достал из кармана красный пластиковый шестиугольник и вставил его в мозаику. Цветок на ней стал намного лучше. С его лепестка будто бы стерли грязь.
— Хорошие девчонки у нас в детдоме были, — вздохнув, произнес он. — Вот брал как талисман — и все прошло нормально.
— Везучие, значит, девки. Замуж все вышли?
— Нет, не все.
— Еще выйдут. Слушай, а чего ты вечно свой интернат детдомом зовешь? Разве это одно и то же?
— По привычке. Он сначала, когда я в него попал, детдомом назывался. Потом стал интернатом. А сейчас вообще круто называется— учебно-воспитательный комбинат. Может, со временем еще как-нибудь переименуют…
— М-м-да. Представиться: «Я из комбината»… Не звучит. Детдом — это уже иначе…
Подровняв ударами по плахе стола стопочку белой бумаги, Сотемский аккуратно положил ее перед собой, щелкнул шариковой ручкой и с интонациями телевизионного диктора, читающего сообщение ИТАР-ТАСС, объявил:
— Сотемский. Собрание сочинений. Том сто пятнадцатый. Отчет о командировке по местам боевой и трудовой славы граждан Клыка, Косого и прочих…
— Значит, они меня проверяли? — повернувшись от мозаики, спросил Санька.
— Как положено. Седой в Прокопьевск заезжал. В детский дом, где Грузевич жил до колонии.
— Обошлось?
— Как видишь. Мы твое фото в виньетку впечатали.
— Какую виньетку?
— Ты что, в своем комбинате… ну, детдоме по выпуску не фотографировался?
— Да, снимались.
— Портретами? В виньетках?
— Нет. Мы сразу всем классом, на общий снимок. Скамейки ярусами поставили.
— А у них — портретами. После восьмого класса. Мы твое лицо под фамилию Грузевича и впечатали. Классная дама после моего инструктажа все сделала как надо. Когда седой пришел, она сначала поупиралась, а потом этот снимок показала. Седой и оттаял.