— Там же написано, причем, у всех конкурсантов написано, что те, кто войдет в десятку лучших, обязаны совершить двухмесячную гастрольную поездку по стране. Пятьдесят процентов от сбора — оргкомитету конкурса, то есть Владимиру Захарычу, тридцать— министерству культуры и двадцать — певцам, музыкантам, ну, тем, кто войдет в десятку. Там, правда, есть одно исключение. Но только для победителя конкурса…
Санька чуть не матюгнулся вслух на Андрея. Оказывается, вхождение в десятку лучших оборачивалось двухмесячной барщиной на дядю Буйноса. Дорога к славе и известности шла через шестьдесят суток рабства. Он представил, с каким бешеным потовыжимательным графиком повезут их по стране, но Нина оборвала его мысли.
— Впрочем, если дела у нас пойдут так и дальше, то ваша группа, как минимум, попадет в десятку, — печально сказала она.
— Почему? — не понял Санька ее грусть.
— Сегодня вечером еще две группы и один певец заявили об отказе от участия в конкурсе.
— А чем они это… ну, обосновывали?
— Ничем. Просто позвонили в оргкомитет и сообщили, что уезжают утренним поездом.
— Две группы — это те, что в одном номере с кавказцем жили? С этим… Джиоевым? — еле вспомнил он фамилию.
— Нет, — вздохнула она, — это уже другие две группы. Из нижней части списка. Последними записались, первыми уехали.
Скомканная обертка мороженого — все, что осталось от сладкого сгустка сливок и сахара — полетела в урну.
И как только она исчезла, Нина неожиданно сказала что-то не своим, более тонким голоском, и он недоуменно посмотрел на нее. Посмотрел — и чуть не вздрогнул.
Из-за Нины выехала на роликах утренняя знакомая Маша. Это она что-то произнесла на ходу.
— Здравствуй, — невпопад брякнул он, получил в ответ обиженный взгляд и, глядя на удаляющиеся загорелые плечи Маши, вынужден был спросить Нину: — Она говорила что-нибудь?
— Я вижу, ты время зря не теряешь, — снисходительно ответила она. — Она сказала: «Спасибо за знакомство».
— Какое знакомство?
— Откуда мне знать?
— Странный у вас город, — не сдержался Санька.
— Почему?
— По всей стране торговцы вытеснили всех, кого только можно, с самых бойких мест, а у вас во-он какой кусок набережной им не сдается.
— Не сдается?
— Ну, там, где клуб роллеров, — лыжными движениями ног по горячему асфальту изобразил он подобие коньков.
— А-а, ты про это!.. Так это просто объясняется. У кого-то из роллеров, что там гоняют, папа — мэр города. Подписал постановление, и тот кусок набережной отдали клубу роллеров.
— Надо же! — сокрушенно произнес Санька. — Я и не думал, что все так просто!
— Мой автобус? — сменив вялый тон на радостный, объявила Нина.
Санька повернул голову туда, куда с просветлевшим лицом вглядывалась девушка, и только теперь понял, что в этом месте над набережной на асфальтовом пятачке парковались пригородные автобусы.
Минут через десять оранжевый уродец, дребезжащий всем стальным, что только могло на нем дребезжать, увез Нину и еще сотню пассажиров.
Переулок уже давно проглотил автобус, а Санька все стоял и не мог понять, отчего под сердцем неудобно, иголкой, стоит тревога. Он вроде бы все предусмотрел, все продумал. От отъезда до снятия дома в Перевальном. Но иголка все колола и колола. Значит, уже пятеро из двадцати семи покинули конкурс. Последних трех Санька не знал, а те, что жили в одном номере с Джиоевым, по отзывам музыкантов, репетировавших сегодня во дворце культуры, как минимум попадали в призовую тройку. Только эти две группы работали в роковой стилистике, и хотя русский рок — это скорее тексты, чем музыка, их заумные песни вполне могли тронуть жюри, половина членов которого гордо причисляла себя к рок-, а не поп-музыкантам.
И еще внутри тревоги жили слова роллерши Маши. «Спасибо за знакомство». За какое знакомство? С ним? Но почему — спасибо? И отчего этот ироничный тон? У девушек ирония всегда появляется после обиды. Она может и не признаться, что после обиды, но себя-то не обманешь.
Санька сбежал по ступенькам к набережной. Загорелые плечи Маши медленно плыли в подсиненном сумерками воздухе, а ботинки с коньками-шайбами, некрасивые, совсем не подходящие для женских ножек сооружения, больше похожие на валенки, чем на ботинки, одновременно плыли по асфальту, выписывая слалом вокруг кирпичей. Время вернулось назад. Именно в такую минуту — едущей вдоль линии красных кирпичей — впервые увидел он Машу, и сразу возникло чувство, что это все еще утро, что не появился на набережной Ковбой с оранжевыми ботинками, что еще не было надсадного бега в носках, еще не поднялся он на вонючую, пропахшую битумом крышу, не бежал за странной серой майкой и не тащил в номер худого, как йог, Эразма.