— Он будущее может предсказывать, — ответил Санька. — Я тебя с ним познакомлю. Он и тебе все предскажет.
— Я не хочу знать будущее, — с неожиданной злостью ответил Ковбой.
— Почему?
— Будущее у всех одинаково.
— Ты имеешь в виду смерть?
Сухие губы Ковбоя не разжались. Он смотрел на синее-синее, стеклянное-стеклянное море, в котором когда-то утонул по пьяни его отец, и ни о чем не думал. Ему почему-то хотелось спрятаться. Хотя от смерти, сколько ни прячься, все равно не утаишься.
— Ладно, философ, держи лапу, — протянул ослабевшую ладонь Санька.
Кисть Ковбоя оказалась узкой и сухой. Как ветка умирающего деревца.
В эти секунды они не знали, что их рукопожатие видит еще один человек.
«ГИБСОН» С ПЕРЕРЕЗАННЫМИ ВЕНАМИ
— Р-рота, па-адъем!
Это — Андрей. Такой глотке позавидовал бы любой старшина роты. Нужно не меньше бочки спирта и три-четыре ангины, чтобы вылудить подобное горло.
— Я-a что сказал?! Па-адъем, волки! Жрать и репетировать!
— Уроды мышьяковские! Я вас ненавижу!
Это — Эразм. Он всегда говорит не то, что думает, а думает не о том, о чем нужно думать. Под утро ему наконец-то приснилась голая девица с сочными формами, и он успел лишь положить ее грудь себе на ладонь.
— Зачем я с вами поехал в этот гребаный Приморск! Первый раз за месяц приснился нормальный сон и тут…
— А что такое сны?
Это — Виталий. В его вопросе — ответ. Сны наваливаются на него тяжко, будто бетонная плита. У него мир двумерен. День — свет. Ночь — темень.
— Мне б хоть один сон… А они цветные или так… черно-белые?
— Разные. У негров — черные, у китайцев — желтые.
Это — Игорек. Он всегда говорит невпопад. Наверное, потому, что слишком быстро говорит. Он вообще все делает быстро и поэтому у него мало что получается. Но если получается, то лучше уже не сделает никто. Он внушил Виталию мысль о группе, придумал глупое название методом тыка в первую попавшуюся страницу словаря великорусского языка, а потом увеличил ее состав, пригласив барабанщика Андрея, которого он случайно увидел на танцах в каком-то занюханом парке.
— Репетиции без солиста — это как плавать в бассейне, где нет воды. Санька, дай слово, что будешь приезжать вовремя!
— Даю.
Это — Санька. Прошлой ночью он попал в двухмерный мир Виталия. День — ночь — день. Упав на диван прямо в одежде, он очнулся только от крика Андрея и поэтому не мог понять, какой все-таки шел день: тот, в котором сгорел офис Буйно-са, или следующий. У Саньки почти все было среднее: рост, вес, размер ноги и головы, оценки в школе. Не средним у него получились волосы (они выросли золотисто-русыми, под Есенина) и голос. Правда, эпоха микширования и компьютерных студий сделали голос почти ненужной вещью для певца, но Санька еще этого не знал и своим теноровым «А-а-о-о!» гордился.
— А чего жрать-то будем, Андрей? — первым поинтересовался он меню.
— Щас узнаю! Мне хозяйка сказала, что завтрак готов!
— Чур, самая большая ложка — моя! — спрыгнул в кровати Эразм и, на ходу натягивая на бледные костистые ноги бордовые джинсы-стрейч, вылетел из дома.
И через минуту влетел назад. Очков на его лице не было. Они дрожали в сжатом у груди кулаке.
— Уроды! Они порезали аппаратуру! Всю аппаратуру!
Такого подъема не видела еще ни одна, даже самая вымуштрованная рота. Через три секунды ни единой живой души в комнате не было. Ходики с кошачьей мордочкой, висящие над диваном, перестали раскачивать влево-вправо глазами. Теперь их стальные зрачки, плохо закрашенные черной краской, ошарашенно смотрели сквозь окно на улицу и не могли понять, почему сильнее всего размахивает руками парень в черной майке с вязаной шапочкой на голове.
— У-рроды! — бегая вдоль веранды, орал Эразм. — Кто вытащил футляр с моей гитарой под навес?! Кто?!
— Я вытащил, — побурев, ответил Андрей. — А что?
— На, посмотри! — выхватил Эразм из футляра гитару.
Перерезанные струны нитками повисли к земле. На месте вырванного с мясом резонатора чернела дырка, колки были согнуты, а на грифе четко выделялось нацарапанным самое популярное заборное слово из трех букв.
— Это же «Гибсон», а не просто «фанера»! — взвился Эразм. — На такой Ангус Янг из «Эй-Си-Ди-Си» играл! Знаешь, за сколько я ее в Штатах купил?!
— И моей — конец! — взвизгнул Игорек.
Его бесколковая бас-гитара, не самая, впрочем, родовитая и фирменная, тоже была изувечена. От одного вида переломанного грифа у него навернулись слезы.