— Да, — тихо ответила она и поежилась от мысли, что это именно мстительный брат погибшего парня появился в городе и решил уничтожить ее любимого Владимира Захарыча.
ХОЗЯИН ПРИМОРСКА
С первого шага в огромный кабинет, обставленный с претензией на викторианскую эпоху, Санька понял, почему уголовного хозяина Приморска зовут Букахой.
В черном кожаном кресле у массивного дубового стола с резными тумбами сидел ребенок с лицом пятидесятилетнего металлурга. Выжженное жаром доменной печи, южным солнцем и плохой водкой, плотно окутанное сетью морщин и укрытое тоненькой седой шапочкой, лицо вызывало сначала жалость, а уже потом — удивление.
— Падай, — негромко предложила голова, и Санька, повинуясь руке-кувалде телохранителя, сел на уголок стула с высокой и тоже резной спинкой.
Наверное, сейчас он сидел на паре тысяч долларов. Такие стулья да еще с такой переливающейся обивкой меньше не стоили. Изношенные кроссовки своими пыльными подошвами давили на ковер, стоимостью в десять тысяч долларов, а рука лежала на столе, тянущем, как минимум, на семь-восемь «штук», и сам воздух кабинета почудился Саньке настолько дорогим, что он даже перестал дышать. Как будто в конце разговора ему предложили бы счет за использованный воздух.
— Ты извини меня, пацан, — уже чуть громче, уже чуть злее произнесла голова, — но у меня сутки расписаны по секундам. На год вперед. Как у папы-президента. И если б не генерал, я б с тобой ни минуты не бухтел. Врубился?
— Да.
После ответа ноздри жадно впились в сухой воздух кабинета и стали наверстывать упущенное. В голове сразу опустело, будто ноздри дышали не воздухом кабинета, а тем, что остался в голове.
— Что ты хотел от меня?
Генерал — это, видимо, начальник городского УВД. Отец Нины по телефону сказал, что все согласовано, и объяснил, к какому дому на окраине Приморска нужно подъехать. О генерале он не говорил, и только теперь по уровню допуска Санька догадался, что местное милицейское начальство слишком обеспокоено покушением на Буйноса.
— Вы знаете о том, что… — начал Санька.
— Знаю. Тебе, что, показать того, кто срубил Буйноса?
Саньке стало жарко. Наверное, он покраснел, и ему сразу захотелось уйти из кабинета, чтобы никогда больше не видеть ребенка с изможденным лицом.
— У меня, пацан, десять «ходок», — грустно сказал Букаха. — С последней я вернулся четыре года назад. Я навел порядок в городе и, если хочешь знать, мне самому интересно, какая падла решила пошустрить на моей территории. Врубился?
— Да.
— Еще вопросы есть?
— Есть. Много ли врагов у Буйноса среди местных?
Санькиному лицу стало чуть прохладнее. В голос вернулась уверенность, и Букаха сразу уловил это. Он сощурил и без того маленькие глазки и отрывисто спросил:
— А ты не мент случаем?
— Был.
— Что значит, был?
— Уволился.
— В каком звании?
Букаха ерзал на кресле, будто хотел стать чуть выше, а значит, ближе к собеседнику и рассмотреть его юное смелое лицо.
— Старший лейтенант милиции.
— Три крохи на плече?.. А почему ушел? Проворовался? Зубы не тому выбил?
— Я ушел в музыку.
— Не гони, — улыбнулся Букаха, показав голливудские фарфоровые зубы. Мелкие, как у мышки.
— Правда. Я хочу петь. Одну мою песню уже крутили по радио.
— Как прозывается?
— «Воробышек».
— Не-ет… Не слыхал. А ты? — повернулся он вместе с креслом к телохранителю.
— Кажись, слыхал, — еле выдавил тот.
Он пристально смотрел на Санькины руки, и вопрос шефа заставил его изменить служебному долгу. Но как только он ответил, глаза еще сильнее впились в руки гостя. Наверное, если бы за спиной телохранителя рванула мина, и его бы швырнуло вверх, он бы и в полете продолжал смотреть на руки.
— А об чем песня? — продолжил Букаха допрос телохранителя.
— Про любовь.
— Так они все про любовь!
— Не могу знать, — прохрипел телохранитель.
Ему платили не за песни, а за то, чтобы ничьи злые руки не сделали вред хозяину.
— Так ты на конкурс, значит, приехал? — беззвучно повернулся вместе с креслом к Саньке Букаха.
— Да.
— Сам будешь петь?
— Нет, с группой… Точнее, пел бы. Уже не получится.
— Почему же?
— Те, кто совершили покушение на Буйноса, изувечили нашу аппаратуру.
— Она, что, в его офисе была?
— Нет. В доме в Перевальном. Кто-то залез ночью в окно и все изувечил.
— А с чего ты прикинул, что и у Буйноса, и у тебя — один вражина- фраерюга?