— Автограф, что ли, дать? — презрительно посмотрел все так же поверх черных кружков Эразм.
— Это — вам, — сунул роллер что-то в руку Андрею и, задом отъехав от него, резко развернулся, нагнулся и, по-конькобежному размахивая руками, понесся вдоль здания аэропорта.
— Фэн, что ли? — сверху прогудел Эразм.
— Не по-хо-же, — почему-то по складам ответил Андрей.
Морщины на его лбу собирались все гуще и гуще. Так сбиваются в кучу мутные облака, чтобы превратившись в тучу, хлестнуть яростным ливнем.
— Ты его лицо запомнил? — повернулся Андрей к Саньке.
Тому стало жалко лоб барабанщика. От такого сжатия он должен был ныть и болеть.
— Пацана, что ли?
— Ну, не меня же!
— Вообще-то нет. Ботинки запомнил. Оранжевые.
— А вы?
Сиамские близнецы-плеерщики стояли к ним все так же спинами и смотрели живое кино про девиц, поедающих мороженое. Все звуки мира для них сосредоточились в наушниках. Они и головами-то раскачивали одновременно. То влево, то вправо. Будто делали зарядку от остеохондроза.
— У него на бейсболке «Даллас» написано, — вставил Эразм. — А зачем он тебе сдался?
— На, — передал Андрей записку Саньке.
— Это он тебе дал?
— Да читай ты! Про себя только.
«Граждане-товарищи из группы «Мышьяк»! Настоятельно советую всем вам свалить из Приморска и больше здесь не возникать. Лабайте по подвалам в Москве и сюда не суйтесь. Если завтра до полдня не слиняете, вам всем кранты! Пацаны».
Листок был из школьной тетради по математике. Буквы нарисованы по-печатному, но вкривь да вкось. И ни одной ошибки. Пацаны так писать не умеют.
— Значит, не запомнил?
Сощурившись, Андрей пытался сам хоть что-то вспомнить, но ничего, кроме обшелушившегося носа парня перед глазами не возникало. И еще — пальцы. Мокрые, словно только что мокнутые в воду.
— Нет, — упрямо повторил Санька, и его вдруг встряхнуло. — Ботинки. На каждом из них не по четыре колесика, а по два. Средние на обеих ботинках сняты…
— Ну, и что? — прогудел Эразм.
— А то, что это четыре колеса!
— Серьезно? — забрал назад записку Андрей.
— Гадание помнишь?
— Чего вы там бредите? — потянул руку к записке Эразм.
— Потом. В номере, — не отдал ее Андрей.
ПЕРЕКЛИЧКА ПЕРЕД СНОМ
Гостиничный номер не тянул даже на три звезды. Четыре одноместные кровати с отваливающимися бортами из древесно-стружечных плит, платяной шкаф без дверей и тумбочка сурового армейского образца, у которой не выдвигался верхний ящик.
— Может, нас по ошибке завезли в приют для бомжей? — поинтересовался Эразм у дежурной по этажу, прокуренно-пропитой дамы с ресторанным прошлым в измученных чертах лица.
Через черные стекла очков он видел пейзаж еще более мрачным, чем остальные.
— Мы еще не акционировались, — лениво парировала дама. — Зато дешевле наших номеров зы ничего в Приморске не найдете.
— Значит, хозяин фестиваля — жлоб! — констатировал Эразм.
— Я вообще-то подавал заявку на пять койко-мест, — напомнил Андрей.
— Таких номеров нет, — устало ответила дама.
Слово «нет» получилось у нее по-военному четким. Видимо, она чаще всего произносила его в жизни.
— Мы вам поставим раскладушку, — сказала дама с таким видом, будто намеревалась разместить в номере кровать из спальни времен Людовика Четырнадцатого. — Вас это устроит?
— Меня — нет, — ответил за всех Эразм. — У меня — метр девяносто два. Таких раскладушек даже в Америке нет.
— В Америке все есть, — лениво вставил Виталий.
Он отдал оба наушника Игорьку и, оставшись без музыки в голове, постепенно засыпал. Сейчас ему, наверное, хватило бы и раскладушки.
— Ладно. Несите. Разберемся, — решил Андрей.
Все-таки менеджером группы был он, а менеджер — это и экономист, и финансист, и сценарист, и командир одновременно.
Стоило закрыться двери за дамой, как Эразм вновь напомнил о записке.
— Ну, чего ты темнишь? — сорвал он очки с лица. — Что там накалякано?
— На, — небрежно протянул бумажку Андрей. — Ознакомься.
Записка пошла по рукам. Эразм после ее прочтения лишь фыркнул, Виталик пробурчал: «Бред какой-то», а Игорек сходу перелил красноту с волос на лицо и, вскочив с твердой, как бетон, кровати, забегал по комнате. Из ушей у него по-прежнему стекали две черные струйки проводов. По ним будто бы только теперь пустили ток, и он сотрясал бас-гитариста без всякой жалости.