— А что он ест? — уже и себя начав ощущать сумасшедшим, спросил Санька.
— Сегодня — рис.
— А вчера что ел?
— Вчера ему было всего пять дней. Он ел только молочко. Из сосочки.
— Он большой вырастет?
— Вообще-то Тамагочи живет месяц. Потом умирает, — горестно вздохнула она.
— И эту штуку можно выбрасывать?
— Нет. Если нажать вот эту кнопочку, Тамагочи снова родится. И снова его нужно будет кормить, водить гулять, мыть, воспитывать. А если после рождения за ним не следить, он вырастет злым, будет корчить рожи, ругаться и плохо себя вести. Прямо как человек…
— Японцы придумали?
— Да. В этом году. У них — повальный бум на Тамагочей. Говорят, уже Америки достиг…
— Я в Москве такое не видел, — честно признался Санька.
— Его мне Владимир Захарыч привез. С Майорки…
Электронный сынок зевнул и закрыл глазки.
— Ему пора спать. А мы шумим, — бережно, боясь качнуть брелок, Нина положила его в сумочку.
Замок, придерживаемый ее пальчиками, закрылся беззвучно. И тут же Нина и Санька вздрогнули от голоса официанта.
— Ваши «Николашки»! — поставил он на край стола тарелку.
На ней лежали дольки лимона. Левая половина каждой дольки чернела под слоем растворимого кофе, правая была белой от сахара.
— Один немецкий турист нас научил. Года три назад. Гостям нравится, — объяснил официант. — Эффект невероятный! Не дает запьянеть.
НОЧЬ —
ВРЕМЯ ВЛЮБЛЕННЫХ И ПЬЯНИЦ
Он долго до боли в плечах, бродил по набережной и соседним улицам. В какой-то подворотне ему по-русски предложили стать третьим. Он согласился, хлебнул прямо из горла сладкого, липкого, вонючего портвейна, потом дал мужикам двадцать тысяч на бутыль водки, и они исчезли бесследно.
Гарь шашлыков, соленый воздух моря, дурманящий запах мадеры и муската, едкие кольца табачного дыма, горький дух хвои — все это смешалось в Санькиной голове, перебродило, и ему уже стало казаться, что он потому не может найти выход из лабиринтов приморских улиц, что попал к самому себе в голову и бьется в тесном, со всех сторон укрытом костью сосуде. Какие-то люди что-то говорили, смеялись, тискали ему руки, он тоже что-то им отвечал, тоже смеялся и тоже пытался тискать руки, но с каждой минутой это получалось все хуже и хуже. И когда он в очередной раз попытался кому-то сжать пальцы, ему ответили совсем неожиданным, пискляво-детским голоском:
— А я вас знаю, дядя…
— С… серьезно? — вскинул очумелую голову Санька.
Сначала он увидел не хозяина голоса, а плотный, черный ряд деревьев над бетонной подпорной стенкой, потом лестницу с металлическими трубами-перилами, красные кирпичи на асфальте и лишь позже — узкое ребячье лицо с круглыми ушами. Лицо было до закопчености загорелым, уши — розовыми, почудилось, что на них какая-то особая кожа, раз они безразличны к солнцу.
Санька взял пальцами за левое ухо, и мальчишка взмолился:
— Ой, больно! Не деритесь!
Вместо того, чтобы шагнуть назад, пацан отъехал, и даже это показалось необычным, хотя в качающемся Санькином мире удивляться уже было нечему. Он тупо посмотрел на ноги мальчишки и только теперь увидел на них роликовые коньки. С баклями-застежками. Блэйдеры ездили только на тех, что с шнурками. Это он до сих пор помнил из рассказа Маши.
— Ты это… роллер?! — еле выговорил он.
— Да, дяденька.
— Это хор…рошо.
— Да, дяденька.
— Я тоже это… тут ездил…
— Я видел, дяденька…
— Правда?
Саньке на секунду стало стыдно. Значит, его падение видели многие.
— А тебе сколько лет?
— Девять, — недовольно ответил мальчишка.
Ему явно было не больше семи-восьми.
— А поч-чему ты не дома?.. Уже все дети спя-ат…
— Щас докатаюсь и домой пойду. У меня одна бабка. Она разрешает…
— А родители где?
— На заработки уехали. Куда-то в Европу… А вы Машку ищете. Точно? — хитро сощурив глаза, спросил он.
— Как-кую Машку? — не понял Санька.
— Красивую, — со знанием дела пояснил пацан. — Вы ж с ней уже раза три встречались…
— Ах, Машу! — вспомнил он долговязую роллершу. — Ну ты прям следопыт! Тебе только это… в разведку идти!
— Ага, — на полном серьезе согласился пацан. — Я глазастый! Я, как вы за одним роллером гнались, видел. Он потом к вам вот там, наверху, где автобусы останавливаются, приходил. А вы там с Машкой стояли…
— Не-е, тебе не в разведчики надо идти, — решил Санька. — А в журналисты! Они сейчас первые подсматривальщики! — еле выговорил он придуманное слово.