На ней было очень нарядное синее, с золотым воротничком, платье, а на ладонях, когда она оторвала их от лееров, лежали плотные красные полосы.
— Кого-то ждешь? — спросил он.
— Нет. Просто гуляю. Сюда только что пришла…
Санька снова посмотрел на полосы на ладонях и ничего не сказал. Душе было горько и тоскливо, хотя, если честно, смерть Букахи он воспринял с холодным безразличием. Он даже не ощутил его умершим. А просто унесенным охранниками. Как будто они утащили его досыпать эротический сон про сисястую тетку.
— Потанцуем? — по-детски наивно посмотрела она в его глаза. — Как тогда…
— Чего-то нет настроения.
Он прислонился спиной к стальной переборке, и ее тепло мгновенно пронизало балахон и майку, заелозило по коже.
— Значит, ты не журналист?
— Ты была на первом туре?
— Но ты же сам просил!
— Правда?.. A-а, точно, просил… Ты извини, что там, на набережной… Но мне нужно было найти одного парня. А все уже привыкли к тому, что раз кто-то много вопросов задает, значит, или журналист, или следователь…
— А ты?
— Ни первое, ни второе, — все-таки оттолкнулся он и освободил кожу от настырного тепла. — Я — плохой певец. Дебютантишка. Возможно, невезучий. Даже, скорее всего, невезучий. В моем возрасте уже те, кто хотел, прорвались. Сташевский, Губин, Агутин…
— Ты еще прорвешься, — с неожиданной уверенностью произнесла она. — Честно!
— А-а, — махнул он рукой в сторону берега.
— Честно-честно! Я же сидела на конкурсе с первого певца…
— Серьезно?
Его только сейчас ожгло укором, что он пригласил Машу на первый тур, но даже не попытался отыскать ее в зале или в фойе. Наверное, потому, что он не верил в ее появление среди скучающих загорелых курортников. Не верил настолько, что даже в зале, когда спрыгнул со сцены, не разыскивал ее лицо. А может, и нашел бы, если бы не странные пристальные глаза с родинкой у носа.
— Первым пел какой-то кавказец… Точно? — спросила она Саньку.
— Вроде бы да…
— Он — бард. Голос слабенький. Но судьи качали головами. Наверное, им нравилось…
— Не судьи, а члены жюри, — поправил Санька.
— И еще они переглядывались, когда спела блондиночка такая… Из прибалтиек…
— Жозефина.
— Я не помню ее имени. Особенно понравилась, как мне показалось, она председательнице. Покаровской. Так ее зовут?
— Да. Это же «звезда»!
— А трое, что сидели слева… Длинноволосые такие, не по возрасту длинноволосые…
— A-а, понял! Это бывшие рок-певцы! — действительно вспомнил Санька трех хиппарей с изможденными лицами.
Они сидели рядом, слева направо, и выглядели еще одним, отдельным жюри. Может, потому, что все трое отклонились влево от центра, от Покаровской и женской половины жюри.
— Им сильно группа «Молчать» понравилась, — разъяснила Маша. — Хотя по мне так смех один! Они струны дергали, будто порвать хотели. И песня у них глупая. Про помойки, свалки, объедки и все такое…
— Мрачные ребята?
— Нет. Смешные. У них у всех серьги в ушах с опасными лезвиями. А у солиста — канцелярская кнопка на ноздре и такой грязный свитер, что жуть!..
— Это панк-рок, — вспомнил он Эразма и его классификацию участников. — Подражание Западу.
— А там все подражали, — помолчала и добавила: — Даже ваша группа…
— Ты думаешь? — сразу забыл о всех своих прежних мыслях и ощущениях Санька. — А кому?
— Немножко «На-на», немножко «А-студио»…
— Никогда бы не подумал.
— Сейчас все кому-то подражают. Я на «Молчать» смотрела, а казалось, что импортный «Грин дэй» выступает.
— Так ты разбираешься в эстраде? — удивился Санька.
— Просто у нас на теплоходе параболическая антенна стоит. У папы в каюте тридцать шесть программ в телеке. А я чаще всего MTV смотрю…
— Значит, Виталий был прав, — вспомнил его слова Санька.
— А кто это?
— Клавишник.
— Рыжий такой?
— Нет. Сонный. Рыжий — это Игорек, бас-гитара…
— А в чем он был прав?
— Что мы пролетаем, как фанера над Парижем. С грохотом и лязгом…
— Ну-у, тогда он никудышний предсказатель! — улыбнулась Маша. — В лотерею так ему точно нельзя играть.
— Ты что-то знаешь? — сделал он шаг навстречу.
Между ними осталось не больше полуметра, и голова у Маши закружилась. Что-то новое, еще ни разу не испытанное понесло ее по палубе в вальсе, и она, чтобы не упасть, схватилась рукой за леер.
— Или шутишь? — не замечал ее кружения Санька.
— Что?.. Я?.. А ты?..
— Что я?
Она закрыла глаза, и вращение стало медленно затихать. Палуба выравнялась и уже не уходила из-под ног. Туфелькой она попробовала ее на твердость, и обрадованно открыла глаза.