А музыка с ресторанной палубы стала заметно громче. Она казалась вылетающей из магнитолы, которую поднесли чуть ближе. Музыка одуряла, пьянила, хотя он и не мог объяснить почему. Букаха, девицы, измазанные в грязи, сановные гости — все, все и даже парни из «Мышьяка», уже почти родные парни, были оттеснены временем, новостью о четвертом месте, музыкой оркестра. И Санька сдался.
— Пошли потанцуем, — протянул он правую руку ладонью вверх.
— Пошли, — послушно накрыла она эту ладонь своей узкой загорелой кистью.
И теперь уже забылось все. Даже то, зачем он ей протянул руку.
Настолько сильно забылось, что он прижал ее к себе, обнял и медленно, осторожно отыскал ее губы. Маша напряглась, стала суше и угловатее. Она не отклоняла голову, но и не теряла своей одеревенелости. Ее руки плетями висели вдоль туловища, и Санька только теперь что-то понял. Он оторвал свои горячечные губы от ее холодных и тихо спросил:
— Тебя никогда не целовали?
— Не-ет, — еще тише ответила она и ребенком, глупым сонным ребенком положила ему голову на плечо.
Он накрыл ее затылок ладонью и подумал, что теперь ему просто жалко целовать ее. Ведь целуя, он изменял Машу, делал ее взрослой. Ее жизнь теперь резко разделялась на жизнь до него и после. А может, уже разделилась? И у него тоже?
Он только собрался сказать об этом, как внизу, у трапа, противно взвизгнули тормоза. Машины по набережной не ездили. Даже ночью. Это он знал точно.
Подав голову влево и не отнимая руки от ее теплого затылка, он увидел «Жигули» у трапа. Багажник был уже открыт, и из него доставал чемоданы невысокий коротко остриженный парень. А рядом с ним переминался с ноги на ногу высоченный пижон с длинными, кольцами вьющимися волосами и терпеливо слушал речь невысокого.
Матрос, стоящий у трапа, козырнул пижону и просигналил наверх. Тут же мячиком по нему скатились два коротких матросика и угодливо подхватили чемоданы пижона. «Жигули», распугивая гуляк, понеслись от трапа не меньше, чем на ста кэмэ, и Санька вспомнил, что и в Москве крутые запросто заезжают на тротуар на Новом Арбате. Каждый живет по своим законам.
— Ты любишь меня? — в плечо, глухо спросила она, и Санька пробормотал:
— Во-о… На ловца и зверь…
— Не любишь? — оторвала она голову от его груди.
Через секунду из глаз хлынули бы слезы. А по трапу грохотали кирзачами-прогарами матросы. За ними лениво поднимался Витя-красавчик, их самолетный попутчик, предсказатель-экстрасенс.
— Люблю, — вынужденно сказал он. — Очень.
— И я.
Витя-красавчик, за которым Санька гонял Ковбоя по элитным гостиницам и казино, оказывается, преспокойненько жил на теплоходе. Чемоданы, впрочем, могли означать и переезд. Или вообще прилет. Значит, что-то заставило его прервать отпуск. Или у экстрасенсов-предсказателей нет отпусков?
— Машенька, я тебя очень люблю, — сжал он ее руки у груди. — Ты меня отпустишь на минутку?..
— Это нужно? — похоже, обиделась она.
— Очень. Я увидел одного знакомого. Могу потерять…
— Хорошо. Иди.
После такого обиженного, подрагивающего голоса никуда идти не хотелось.
— Не дуйся, пожалуйста, — попросил он.
— Я не дуюсь, — вырвала она руки из его тисков, повернулась и стремглав бросилась по палубе.
МЕФИСТОФЕЛЬ СПУСКАЕТСЯ В ПРИМОРСК
— А, это ты, — тоже узнал его Витя-красавчик.
Он только что ступил с трапа на палубу, но у него был такой изможденный вид, будто трап оказался километровой длины.
— Переезжаете?
— Почему же? — тряхнул он золотистыми кудрями. — Я только что из Москвы.
— Так мы же вроде вместе летели…
— Ну-у, тогда я всего день здесь пробыл. Дела позвали назад. А теперь вот вернулся. Поработаю с отдыхающими. Экстрасенсов все любят. Можно неплохо срубить деньжат…
— Вам помочь? — попытался Санька забрать один чемодан у матроса, но тот держал его мертвой хваткой.
За хватку ему платили, и Санька не стал изображать из себя конкурента.
— Пошли в мою каюту, — дружелюбно предложил Витя-красавчик. — В ногах правды нет. К тому же сейчас что-то взорвется.
— В каком смысле? — отступил, пропуская матросов Санька.
— В прямом. У меня по пути в самолете видение было. Я иду по палубе, а там, — показал он на берег, — какие-то взрывы. И очень красиво. Очень. Как в калейдоскопе…
Справа, на берегу, что-то громко разорвалось, и ужас развернул Саньку в эту сторону. Ни огня пламени, ни разрыва он не увидел, и оттого ужас стал еще сильнее. Хотелось открыть рот, чтобы выпустить его наружу.