На сцену он вышел вместе с «Мышьяком» в начале одиннадцатого.
Зал был все так же полон. Зал был все так же уверен, что оттяжка была действительно связана с плохими отечественными проводами. Зал не заметил пустого места во втором ряду сразу за Покаровской. Зал балдел на всю катушку, ревом и свистом доказывая себе, что деньги на билеты потрачены не зря.
И этот же рев и свист встретили появление Саньки на сцене, но он его не услышал. Мир казался нарисованным. Санька был безразличен к нему. И еще было ощущение, что этот выход на сцену — наказание, но наказание непонятно за что.
Санька чудом попал в ритм музыке, с унынием, совершенно не годящимся для первого куплета, вытянул слова с глупой рифмой на «ом» и зачем-то опустил взгляд с потолка. Потолок тоже казался нарисованным, то есть таким же, как и все остальное, и почему он решил посмотреть другую часть нарисованного Санька так и не понял. Просто накатила пауза между первым куплетом и припевом, а припев по плану требовалось исполнить в настоящем вальсе, с партнершей, а все партнерши сидели внизу. И тоже выглядели нарисованными.
Вставшую в четвертом ряду девчонку он принял всего лишь за фотографию в газете. За оторвавшуюся и отогнувшуюся от полосы фотографию. И только когда заметил знакомый обше-душившийся носик, зал рухнул. Газета исчезла. Перед ним сидели живые люди и самой живой из них была стоящая в четвертом ряду Маша.
— При-ипев, — прохрипел в спину Андрей, упрямо выжимающий из тарелочек звук рассыпаемых по столу монет. — Пой припев, идиот…
А руки Саньки, совсем не подчиняясь ему, потянулись вперед, к четвертому ряду. В ответном жесте Маша сделала то же самое, и зал онемел.
— По-ой, ро-одненький, — уже не просил, а стонал Андрей.
Не слыша его, Санька с грохотом спрыгнул со сцены, побежал к боковому проходу. Маша ринулась туда же по ногам зрителей. Зал вздрогнул в ободряющем реве и овации.
Санька вырвал ее через колени перепуганного очкарика, выбежал с нею на сцену и, только теперь уловив, что музыканты в очередной раз заканчивают проигрыш в паузе, вскинул микрофон, подхватил в вальсе Машу и полетел вдоль сцены.
— «Вальс на па-алубе… Па-алубе… Вальс… Мы не зна-али, что он не для нас… Вальс на па-алубе… Па-алубе вальс… Мы не зна-али, что вальс нас предаст…»
Слова совершенно не подходили к счастью на лицах вальсирующих. Слова обманывали, но зал понял это по-своему. Зал решил, что песня — правда, что танец действительно разлучил когда-то светловолосого парня и чернявую загорелую девушку, но они снова нашли свою любовь, они победили злой танец. И зал вскочил. Вскочила женская душа зала.
А он не видел этого. Ему до боли в висках хотелось поцеловать Машу, но музыка накатывала и накатывала волнами, а он должен был швырять в эти волны слова, чтобы они плыли и плыли над головами зрителей.
Когда все стихло, они стояли боком к залу. Санька должен был повернуться лицом к жюри и хотя бы изобразить поклон. Он не повернулся. Он обнял Машу и припал к ее теплым и влажным губам. И зал рухнул. Ни у одного землетрясения не мог быть громче звук, чем у рева зала.
А в уши вонзилась мелодия следующей песни, о роллерах. Он прервал поцелуй и тихо произнес:
— Извини, Машенька, пять минут… Я занят. Я освобожусь через пять минут.
Маша побежала за кулисы, а на сцену мимо нее с визгом и свистом вкатили роллеры. В этот вечер они были одеты в безупречное рванье. Самый металлический член жюри поневоле уперся ладонями в подлокотники и приподнял себя над сиденьем.
За спиной у Саньки грянула смесь рока и техно. Оттолкнувшись, он сделал переворот в воздухе, сделал так, как учили в секции акробатики еще в школе милиции, с грохотом приземлился на пол, подняв пыль, и не хуже солиста «Металлики» заорал:
— «Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..»
— Йе-а!.. Йо!.. Хей-йа!.. — пищали, орали, хрипели за спиной Саньки мальчишки, выкручивающие сальто на трамплине.
Мало кто из них умудрялся устоять на ногах после приземления, но залу, кажется, сами падения нравились больше песни.
— «Крути планету! Крути сквозь лето! Знай, роллер, э-это — твой звездный час!.. Ас! Ас!»
Больше двух куплетов они не успели придумать, и Санька по договоренности стал повторять первый, с удивлением ощущая, что зал тоже поет:
— «Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..»