— А-а, понял!.. Это те, кто с Буйносом в тендере на проведение конкурса состязался! — обрадовался Санька.
— Да. Они, — подтвердил Лучников то, что подтверждать и не требовалось. — Только зачем он столько фотографий передал, я так и не понял…
— Идиот! — шлепнул себя по лбу Санька.
— Что? — посмотрел на его ладонь Лучников. — Комар?
— Полный идиот! Он же лысый!
— Кто лысый? — обернулся на всхлипывания Лучников.
По коридору шла отработавшая две финальные песни Жозефина. По пудре на ее впалых щеках текли крупные слезы, но лицо все равно оставалось сухим и бледным, как песок прибалтийских дюн под солнцем. Лысой она не была. На идиотку по внешнему виду тоже не тянула. Лучников пожал плечами, на которых игрушечно лежали майорские погончики.
— Мог бы и сразу догадаться, — в сердцах добавил Санька.
Лучников упрямо молчал, не желая вступать в диалог певца с самим собой.
— А это что? — спросил Санька, увидев еще одну прикрепленную скрепкой к факсу бумажку.
— Там что-то про загар. Это тоже из Москвы…
— Это я уже и без них знаю. Средиземное море. Майорка. Родинка на щеке.
— Там ничего нет про родинку…
— Я знаю. Родинки загару не поддаются.
— Тебе эти бумаги оставить? — безразлично поинтересовался Лучников.
— Снимки — да, — сгреб бумажную ленту Санька. — Особенно один.
— Тогда забирай. Ты Нину случаем не видел?
— Она — в первом ряду. Там же, где и жюри. Осталась последняя группа, — проводил Санька в спину сгорбившуюся Жозефину и по инерции пошел за ней.
— Ну это… Тогда до свидания, — не понял его бесцеремонного ухода Лучников.
— Да-да… До свидания, — не оборачиваясь, ответил Санька.
Выйдя в фюйе, он проследил за тем, как Жозефина нервно выбежала на улицу, села в поджидавшую ее подержанную иномарку и закрыла лицо ладонями. Машина медленно, будто катафалк, тронулась, и Санька, ощутив сжатую в руке ленту факса, понял, куда она сейчас поедет.
— Вы не заметили, давно уехали красные «Жигули», стоявшие вон там? — вежливо спросил он бабульку-билетершу, тоже провожавшую взглядом иномарку с певицей.
— Да тольки што, — обрадовалась интересу к ней бабулька. — Удвое мущщин в нее, значится, сели и уехали.
КОРОЛЬ БЕЗ КОРОНЫ
— Кто там? — спросила пластиковая дверь с четырьмя привинченными на ней цифрами.
— Это я, певец. Из группы «Мышьяк», — ответил Санька и сложил в уме четыре цифры в одну.
Получилось девять. Ровно девять минут находилась за дверью и Жозефина.
— Уже поздно, — упрямо не открывал хозяин.
— Для тебя — так точно поздно.
— Что ты имеешь в виду?
— Открой. Пришел я — певец, а не киллер. Нужно радоваться таким гостям…
Дверь резко распахнулась. Опершись руками на ее стальные косяки, в каюте стоял Витя-красавчик и старался смотреть как можно наглее. Полы распахнутого синего пиджака от Verri раскачивались в испуге. А под мышками синева почернела от проступившего пота.
— Так и будем разговаривать через порог, экстрасенс? — спокойно спросил Санька.
— Какое у тебя дело? Если ты о договоре по гипнозу, то поздно. Конкурс уже закончился…
— Я не по гипнозу. Я по предсказаниям. Про красные кусты. Про четыре колеса. Раковину. Про твою работу, короче…
— Ты сам?
— Нет, с корреспондентами Рейтер и «Комсомолки». Позвать?
— Дурак ты… И шуточки у тебя дурацкие…
— Это девичий ответ. Крутые шоу-продюсеры и хозяева трех студий звукозаписи говорят на другом языке…
Руки Вити-красавчика скользнули вниз. Он стал боком к двери и уже без ехидной улыбки предложил:
— Заходи, певец. Поговорим.
Санька прошел в глубину каюты, без приглашения сел на кожаный диванчик у борта, послушал звуки, втекающие через распахнутый иллюминатор. Их было много, и они были разными, но отчетливее всего ощущался оркестр на палубе теплохода. Ресторан жил уже на всю катушку. Оркестр старательно играл какую-то современную лабуду. Такие мелодии не навевают никаких мыслей. Их забываешь через минуту после окончания песни.
— Паричок-то сними. Химия все-таки. Голова не дышит…
— Спасибо за заботу, — дернул головой Витя-красавчик, но парик пшеничного блондина с вьющимися волосами все же стянул.
Под-ним скрывалась ранняя лысина в густой россыпи капель пота. Париком он стер их и стал еще беспомощнее. Наверное, потому, что несколько уцелевших волосин, задетых париком, черными струйками легли по лбу и выглядели следами от когтей.