— Да успокойся ты, идиотка! — кричал Влад, вышедший, наконец, из себя. — Я тебе сейчас подрыгаю ногами! Пожалей себя и своих будущих детей, саламандра ты камуфлированная!
Леся сопротивлялась все слабее. Аффект выкачал из нее все силы, и она уже напоминала воздушный шарик, сдувшийся наполовину.
— Вперед шагом марш! — приказал Влад и, развернув Лесю спиной к себе, просунул ладонь ей под джинсы и крепко сжал ремень. Девушка не отреагировала на такое своеобразное конвоирование и покорно поплелась по коридору.
— Ей надо выпить водки, — сказал я.
— Сейчас! — закивал Влад. — И водки, и шампанского со льдом! Валерьянки ей надо!.. Ну-ка, заползай сюда и сиди тихо, как лабораторная мышь.
Он открыл дверь купе, в котором чудом уцелело оконное стекло, и легонько втолкнул девушку внутрь. Закрыв за ней дверь, Влад погладил покусанную руку, пробормотал что-то насчет сорока уколов в живот и в упор посмотрел на меня.
— Ну? Ты все понял?
На такой расплывчатый вопрос я бы никогда точно не ответил, будь семи пядей во лбу. Влад прекрасно знал это и не удержался, чтобы не блеснуть передо мной эрудицией. Я позволил ему это сделать.
— Нет, я ничего не понял. Проясни ситуацию.
— Она случайно увидела, как Филин придушил Регину. Рассудок ее помутился, и она решила, что это сделал я. Но это все ерунда. Главное не в этом.
И все же главное для Влада заключалось именно в этом. Мой хронический скептик всерьез беспокоился о том, чтобы я не принял на веру слова Леси и не заподозрил его в убийстве. Я тюкнул Влада кулаком в грудь и усмехнулся. Владу стало хорошо от проявления такой доверительности, он обнял меня за плечо, подвел к двери купе, из-за которой все еще доносилась сумбурная речь Филина, и негромко сказал:
— Весь фокус заключался в том, что Регина — фигура номер два в нашей игре. Она ферзь! В наш вагон она села заранее, чтобы подготовить его к захвату. Она расчистила Филину поле деятельности, понятно тебе?
— А Леся?
— Леся — москвичка, в эту историю она влипла случайно. Регина, чтобы не рисковать понапрасну, попросила ее помахать фонариком у окна. Та помахала, даже не подозревая, что дает сигналы бандитам… Чего ты морщишься?
— Слабо верится.
— Цыть!..
Дверь внезапно раскрылась и в коридор вышла красная до неприличия Мила. Ни слова не говоря, она протиснулась между нами и быстро пошла в свое купе. Филин сидел за столом, подперев голову руками, сдавленно стонал и раскачивался из стороны в сторону. Влад беззвучно пошевелил губами, зачем-то показал мне кулак и на цыпочках отошел от двери.
Мила хотела запереться, но я вовремя подставил ногу. Понимая, что закрыться уже не удастся, Мила решила отыграться на мне и налегла на дверь изо всех сил. Мне показалось, что на мою ногу наехал трамвай, и едва успел удержать вопль за зубами.
— Что с ним? — спросил Влад, заходя в купе и бесцеремонно рассматривая вываленные на стол из косметички предметы. Мила перебирала их и нервничала оттого, что не находила нужной вещи.
— Боюсь, что не только с ним, — негромко ответила Мила, не поднимая лица. — Лучше бы мы ничего не знали.
— Он что, заразен? — нахмурился Влад. — Холера? Сифилис? Или, не дай Бог, лихорадка цуцугамуши?
Отчего-то я невольно стал вспоминать, здоровался ли с Филиным за руку, пользовался ли общей посудой и попадала ли на меня его кровь.
Мила покачала головой, нашла надорванную упаковку таблеток и поднесла ее к глазам.
— Нет, хуже. Ему кажется, что у него лучевая болезнь.
Мы с Владом одновременно выдохнули, отчего получилось хоровое «ха-а-а?!». Черт подери, а почему бы и нет? Нам стоило подумать об этом раньше. Филин, как никак, везет с собой не наркотики и оружие, а радиоактивные изотопы, и любой школьник знает, что они опасны.
— И как эта его болезнь проявляется? — спросил Влад, изо всех сил стараясь придать голосу оттенок вялого любопытства.
— Понос, — отстраненно ответила Мила, выковыривая таблетки из пачки на ладонь. — Слабость, в том числе и половая… И волосы выпадают.
— В каком смысле выпадают? — заморгал глазами Влад и невольно провел ладонью по голове, словно хотел убедиться, что пока не полысел.
— В прямом! — раздраженно ответила Мила, наливая в стакан минеральную воду. — Он схватил себя за чуб, дернул, и в руке остались волосы.
— Час от часу не легче, — произнес Влад, глядя на меня. — Не понос, так золотуха. Ну, и что теперь? Что будем делать с этой долбанной лучевой болезнью?
Новость была настолько неожиданна и страшна, что мое сознание отказалось ее воспринимать. Возможно, Филин и в самом деле был болен, но это касалось только его.
— Ничего не делать, — ответил я. — Понос Филина меня совершенно не волнует. Это его проблемы. Я, например, чувствую себя отлично и болеть не собираюсь.
Мой уверенный и спокойный тон подействовал на Влада и Милу благотворно. Мой друг, в чьей душе я легко разворошил мужество, щипком схватил себя за волосы и слабо потянул. Он выдернул один светлый волос, но с ловкостью фокусника мгновенно куда-то его спрятал, посмотрел на ладонь, подул на нее и показал всем нам.
— Я тоже прекрасно себя чувствую. И половой слабости минувшей ночью не обнаружил. А вы, мадам, поносом не страдаете?
Даже я при всем своем неравнодушии к Миле не отважился бы на такое неприкрытое хамство. Мила дернулась так, словно наступила на оголенный провод, приоткрыла рот, и из стакана в ее руке тонкой струйкой полилась на пол минералка.
— Ну вы… — задыхаясь, произнесла она. — Ну вы и урод!
Повернулась и, спотыкаясь о морщины на ковровой дорожке, быстро пошла к Филину. Я взглянул на Влада как на ребенка, допустившего некоторую шалость.
— А что я такого сказал? — развел руками Влад.
Он, может быть, ничего особенного и не сказал, но вот я не успел сказать ему, кто эта дама и что мне о ней известно.
Я в два прыжка догнал Милу и схватил ее за плечи.
— Не сердитесь на моего друга, — нежно извинился я.
— Идите к черту! — ответила она, дернув плечом.
— Чем вы собираетесь его лечить? — начал я заговаривать Миле зубы и отвлекать от воспаленного самолюбия.
— Анальгином, — ответила она.
— А разве лучевую болезнь лечат анальгином? — по-настоящему удивился я.
— К сожалению, у меня нет с собой ничего, кроме анальгина и марвелона.
Я преградил Миле путь, сдавил ее кулак и взял с влажной ладони две таблетки и попробовал одну на язык. Мила презрительно усмехнулась:
— Не бойтесь, не отравитесь.
Это действительно был анальгин с типичным кисло-горьким вкусом.
— К чему все это? — спросил я, возвращая Миле ставшую рыхлой, как подмоченный кусочек рафинада, таблетку. — Зачем разыгрывать спектакль перед обреченным человеком? Не лучше ли запереть его в купе и дождаться естественного конца?
Взгляд Милы стал настороженным. Она потеснила меня и, не ответив, снова пошла по коридору. Я снова остановил ее.
— Мила! Опомнитесь! Уже можно остановиться и выйти из игры. Этот человек перестает быть опасным… К тому же, это большой грех — давать шанс безнадежно больному.
— Почему вы думаете, что это грех? Все медики обманывают своих пациентов. Это гуманно.
— Значит, вы хотите проявить гуманизм по отношению к этому преступнику?
— Он, может быть, в меньшей степени преступник, чем вы, — уколола Мила. — К тому же, он сейчас просто больной и несчастный человек.
— Больной и несчастный? — переспросил я и сделал паузу, которая оттенила весь мой скептицизм. — А вы уверены, что он вообще болен? Вам не кажется, что это всего лишь хитрость загнанного в угол маньяка?
— Не кажется! — жестко, словно зачитывала приговор, произнесла Мила. — Все намного хуже, чем вам представляется. Взгляните, если, конечно, вы в этом что-нибудь понимаете.
С этими словами она извлекла из кармана пиджака тонкий металлический предмет, очень напоминающий авторучку, и протянула его мне.