— Молчи, без сопливых обойдемся, — услышал я в ответ бас Влада. — Ты можешь чуть согнуть руку?
Я попытался это сделать, но забыл, где именно эта рука находится, и согнул ногу.
— Э-э, шляпа! — протянул Влад. Что-то треснуло у меня над головой, и я увидел большие и волосатые, как мохнатые пауки, руки Влада. Он хватался за обломанные края перегородки и отламывал куски пластика.
— Мы уже никуда не едем? — спросил я.
— Нет. Только висим… Встать можешь? Кости целы?
Я уперся руками в пол. Голова кружилась. Меня тянуло в сторону, пол норовил выскользнуть из-под меня. Влад просунул свою руку мне под мышку и потянул вверх. Теперь я стоял на четвереньках, с одной стороны упираясь головой в диван, а с другой — в столик. Влад возвышался в пустом дверном проеме подобно Пизанской башне, разделяя проем по диагонали. Удивившись этому странному феномену, я вытолкнул в коридор чудом уцелевший стакан, и тот, как с моторчиком, с нарастающей скоростью, налетая то на одну, то на другую стену, покатился куда-то в сторону умывальника. Оказывается, вагон стоял под наклоном, а мой вестибулярный аппарат еще не оклемался после удара головой о перегородку, и я плохо ориентировался относительно горизонта.
— Что случилось? — спросил я. — Нас подорвали?
— Не думаю, — ответил Влад и, ухватившись за оконную раму, высунул голову наружу. Я видел только кусок темно-синего неба, перечерченный какой-то металлической конструкцией. — Мы стоим посреди моста! — крикнул он, вращая головой во все стороны. — Под нами пропасть. Река. Ущелье. Тепловоз свалился вниз… Ползи сюда!
Я не без труда добрался до Влада. Из коридора открывался жуткий вид на внутренность вагона, ставшего неузнаваемым. Почти во всех купе были сорваны двери; они громоздились в нижнем торце вагона, баррикадой закрывая проход. Посреди вагона по обшивке проходила широкая, в два пальца толщиной, трещина. Казалось, что достаточно легкого удара, как половина вагона отвалится и рухнет вниз. Снизу, под потолком, словно горизонтальный поручень в вагоне метро, тянулся ржавый рельс. Пробив вагон с нижнего торца, он нанизал его на себя, как шампур сардельку, и вышел через другой тамбур. Ухватившись за рельс руками, я пошел вверх, сорвал с петель заклинившую дверь и посмотрел через тамбур на заходящее за горизонт солнце, лоснящиеся черные спинки цистерн и по обе стороны от них — арочные пролеты моста со скрещеннымми опорами.
— Это тот самый аварийный мост, о котором предупреждал подполковник! — крикнул я и вернулся к Владу, осматривая заваленные обломками купе.
— Где Филин?
Влад пожал плечами.
— Не нашел. Мадам я перетащил в четвертое купе, там диваны уцелели. Леся с ней, она отделалась царапиной.
— С Милой что-нибудь серьезное?
Влад дернул головой и процедил:
— Не знаю. Пульс есть, дышит нормально, а в чувство еще не пришла.
— А я долго был в отключке?
— Минут десять, может быть, — уклончиво ответил Влад. Этот разговор был ему неприятен. — Да я не знаю точно, сам только очухался.
Влад говорил неправду. Я это сразу понял, но сделал вид, что поверил, прощая другу эпизодический эгоизм начинающего коммерсанта. Как только поезд сошел с рельсов и я, пробив головой перегородку, отрубился без сознания, он первым делом кинулся в тамбур, чтобы посмотреть, что случилось с его цистернами.
— И автомат не нашел?
Влад отрицательно покачал головой.
Я зашел, если так можно выразиться, в купе, из которого недавно снарядом вылетел в соседнее. Мягкая диванная полка оторвалась и лежала на полу, столик тоже был сорван и болтался на нескольких шурупах — Филин схватился за него и отлетел к перегородке вместе с ним. Я оторвал его окончательно и швырнул в окно. Затем, широко расставив ноги, поднял диванную полку. В окно она не пролезла, застряла в нем, заслонив и без того скудный закатный свет. И все же я сумел достаточно внимательно осмотреть купе.
Автомата, как и самого Филина, действительно, не было. Бандит исчез бесследно, если не считать раскрошившихся таблеток, которые он так и не успел проглотить. Злость на Влада прибывала слишком стремительно, и быстро заполнила меня до краев.
— Послушай! — крикнул я, не в силах совладать с металлом в голосе. — Когда ты побежал смотреть на свои цистерны, Филин был здесь или его уже не было?
Влад молчал. Я не оборачивался, чтобы не видеть, как он мучается в поисках ответа.
— Не обратил внимания, — наконец, признался Влад. Выждал еще паузу и попытался реабилитироваться: — Ты представляешь, меня зашвырнуло в самый конец вагона и перемешало с дверями. Я так стукнулся балдой о титан, что мозги на несколько минут отключились. Зачем-то пополз по коридору вверх… Чучело я, конечно, гороховое! Но точно помню, что мимо меня он не пролетал. Видимо, вылез через окно.
Я поднял с пола обломок чугунной трубки и выбил ею остатки стекла в раме. Потом лег на нее животом и выглянул наружу.
Наш вагон, зарывшись передней частью в прогнивший дощатый настил почти до нижней кромки последнего окна, застрял, как большая заноза, посреди моста. Уцелевшие шпалы с изогнутыми рельсами лестницей нависали над крышей. Один рельс, пробив вагон насквозь, не давал ему рухнуть вниз вслед за тепловозом, а другой, покачиваясь и издавая протяжные звуки, нависал над вагоном, как удилище какого-то мистического монстра. Пролетные конструкции и быстро сгущающиеся сумерки не позволяли мне отчетливо рассмотреть все то, что находилось вокруг моста и, тем более, склоны ущелья, которые он соединял. Но можно было сказать с уверенностью, что поблизости не было каких-либо поселков и кишлаков. Вокруг нас громоздились темно-сизые контуры голых, лишенных какой бы то ни было растительности гор; чем дальше они были от нас, тем призрачнее казались в блеклом солнечном свете, отраженном от размазанных по небу облаков.
— Почему нет ни милиции, ни войск? — спросил я себя.
— Не знаю, — угрюмо ответил Влад. — Меня это сейчас мало волнует.
Я только теперь начал ясно осознавать, что теряю друга — того прежнего Влада Уварова, которого всегда волновало то же, что и меня. Разные интересы разносили нас по своим сторонам, делали далекими друг от друга и чужими; коммерческий интерес у моего друга стал превалировать над тревогой о моей судьбе и судьбах двух оставшихся в живых женщин.
Я хотел сказать Владу что-то гадкое, вроде: «Не писай, ничего с твоими драными бочками не сделается», а затем выбраться наружу и пойти куда-нибудь по старому мосту в ночь, в пустоту. Но поступил иначе.
— Пойдем, посмотрим на сцепку между вагоном и цистернами, — сказал я Владу. — Может быть, надо отцепить вагон, а то, не дай Бог, утащит весь состав в пропасть.
Влад, не ожидавший от меня такой участливости и стремления разделить с ним его головную боль, был тронут. Он, вдруг почувствовавший себя виноватым передо мной за черствость и эгоизм, ожил, задвигался, лицо его просветлело; подав мне руку и помогая выбраться из купе в коридор, торопливо заговорил:
— Все свое состояние я вложил в эту затею, Кирилл! Все, до последнего гроша! Больше этого не будет. В первый и последний раз! Клянусь, продам эти поганые цистерны и займусь разведением шампиньонов. В гробу я видел такой бизнес!
Придерживаясь за уцелевшие поручни, мы спускались вниз. У четвертого купе я остановился. Влад прошел мимо, словно не заметил Лесю, которая копалась в белой сумке с красным крестом, и Милу, лежащую на диване, точнее, в углу между диваном и перегородкой, накрытую двумя верблюжьими одеялами, с обескровленным лицом, с отсутствующим взглядом и плотно сжатыми тонкими губами.
— Как самочувствие? — спросил я у Милы.
Женщина не ответила, не отвела взгляд, рассматривая меня черными глазами.
— Что с ней, Леся? — повторил я.
Никакой реакции. Леся, сидя ко мне спиной, продолжала копаться в аптечке, выкладывая себе на ноги пакеты, пузырьки и упаковки. Я тронул девушку за плечо.
— Убери руку! — спокойно попросила Леся.
Это был сговор. Две женщины объявили нам с Владом бойкот. Мой друг, похоже, понял это раньше меня и потому не задержался у четвертого купе. Мне больше ничего не оставалось, как последовать за ним.