— Как вы благородны и отважны! — не преминула съязвить Мила. — Где же вы раньше были?
— В цистерне плавал, — не моргнув глазом ответил Влад.
Спор оборвался. Мы прислушались к ночной тишине, на широком и чистом поле которой переливалось лишь журчание воды, льющейся из дыр.
— А-а-у-у!! — донеслось до нас. — Дамы и господа! Довольно играть в прятки! Отзовитесь!
Недалеко, по другую сторону состава, скрипели доски, гулко стучали по настилу ботинки. Через минуту фигура Филина показалась за сцепкой между вагонами. Он перелезать к нам не стал, положил на замок, как на стол, автомат, опустил локти, повел головой, одаривая нас всех безумно-счастливой улыбкой и, очень напоминая лектора за кафедрой, сказал:
— Дамы и господа! Я рад видеть вас всех живыми и здоровыми в этом забытом богом уголке земли!
Он сделал паузу, снова оглядел всех и тоном крайнего удивления произнес:
— А что это вы все такие грустные? Что случилось с вашими красивыми глазами?.. Разве только у меня одного есть повод радоваться жизни?.. А, господин Уваров? Не окажись в цистерне вода, вы летели бы сейчас над пустыней в виде маленького черного облака. Так что это вы так набычились? Вы еще не сопоставили цены цистерн и жизни? Еще не поняли, в каком безусловном выигрыше оказались? Вам еще не ясно, что более блестящей сделки в вашем глупом бизнесе уже никогда не будет?
Он перевел взгляд на Милу.
— А вы, госпожа Тихонравова? Неужели вы так сильно переживаете по поводу того, что, как шило в мешке, не удается сохранить в тайне ваши связи с лидером исламского движения? Какая ерунда! Не расстреляют же вас за это, в самом деле! Ну, разразится в Думе очередной скандал. Одним больше, одним меньше. А я подарил вам жизнь? Я для вас — все равно, что вторая мама. Любите меня!
Он добрался до меня:
— Господин Вацура! Вы не устали играть благородного человека? Это так утомительно — играть всю жизнь, без выходных и отпусков, и лишь на унитазе становиться самим собой. Вы продемонстрировали нам всем, что дорожите своей репутацией больше, чем жизнью. Вы беспокоитесь о том, что подумают о вас люди, когда вас не станет… Верх идиотизма? Какая вам, к черту, разница, что о вас подумают потом? Вы мне объясните, какой смысл всю жизнь работать на имидж, словно это главное, что в нас есть? Жизнь сама по себе — смысл, и нет ничего более глупого, чем искать в ней что-то еще… Мне вас жаль.
Филин перевел взгляд на Лесю и, вопреки моему ожиданию, задал ей всего один короткий вопрос:
— Пойдешь со мной?
— Нет! — жестко ответила Леся и отвернулась.
По лицу Филина пробежала тень, словно луну на мгновение закрыло облако.
— Прощайте! — сказал он, повесил автомат на шею, повернулся и растаял в темноте.
Не знаю, где скоротали ночь наши дамы, но мы с Владом предпочли свежий воздух. Из нескольких матрацев и одеял мы соорудили прекрасное ложе под звездным небом. Я спал крепко, и даже львиный храп Влада, разносящийся по всему ущелью, меня не беспокоил. Но с восходом солнца стало нестерпимо жарко, и нам пришлось срочно перемещаться в тень, ближе к цистернам.
Пока мы перетаскивали матрацы с одного места в другое, сон развеялся, мозги просвежились, и спать расхотелось. Цистерна, казавшаяся бездонной, продолжала щетиниться струйками, и мы с Владом не только приняли душ, но и предусмотрительно наполнили водой все пустые бутылки и банки, которые нашли в вагоне.
Занимаясь этим делом, я искоса наблюдал за Милой, которая демонстративно вынесла свой чемодан, кинула его у моих ног, подняла крышку и стала вынимать оттуда предметы туалета. Взяв очередную тряпку, она поднимала ее двумя пальцами, вопросительно смотрела на меня и кидала на настил. Этот показ мод был явно предназначен мне, и когда очередь дошла до папки, я уже знал, что Мила хотела у меня спросить.
Мила раскрыла ее, перевернула, потрясла и отшвырнула в сторону. Папка была пуста.
— Что это значит? — спросила она, складывая одежду в чемодан.
— Вы меня спрашиваете? — уточнил я.
— Не притворяйтесь! — в голосе ее звучали стальные струнки. — Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.
— Ничего не понимаю, — пожал я плечами и подставил под струю высокую и узкую цветочную вазу.
Мила возвышалась надо мной, как строгая учительница. В своем сдержанном гневе она была привлекательна и интересна.
— Ну, хорошо, — с угрозой произнесла она, рывком подняла чемодан с настила. Крышка его оказалась незапертой, и одежда многоцветным комком выпала на доски.
— Хорошо! — повторила она и, пиная одежду ногами, пошла вдоль вагона с такой решимостью, словно где-то у разлома находилось отделение милиции.
— Чем ты ей опять не угодил? — спросил Влад, поднося к неисчерпаемому источнику старый кирзовый сапог.
— Документы пропали.
— Филин, — уверенно констатировал Влад. — Больше некому. Он, как и мы, раскусил ее. А этими документами Тихонравову потом можно будет шантажировать. Это в его духе… Что ты там увидел?
Прикрывая ладонью глаза, я смотрел на горизонт, где над желто-серым полотном пустыни, в дрожащем от зноя воздухе, медленно двигались две черные точки. Через минуту мы уже отчетливо различали два узкотелых, похожих на ящериц, вертолета. Они летели низко над землей, отбрасывая скользкие, облизывающие холмы и дюны, тени.
— Ну, вот, — произнес Влад дрогнувшим голосом. — Наши мытарства закончились. Как потом напишут туркменские журналисты в какой-нибудь вшивой газетенке: «Отряд милиции особого назначения прибыл к месту происшествия вовремя».
Не знаю, я не почувствовал ни облегчения, ни радости. Все ужасы двух минувших суток ушли вместе с Филином, и от них в душе не осталось ничего, кроме усталости. Мы сами, без помощи властей разобрались в сложной ситуации, без их помощи выбрались из горящего порохового погреба, мы, в общем-то, вышли победителями, и я не желал бы ничего другого, как без излишней шумихи и нервотрепки вернуться домой, к Анне, отмыться, отоспаться, отъесться, а потом, обложившись бутылками с моим любимым массандровским белым портвейном, рассказать ей обо всем, что было. Но эти два вертолета, наверняка битком набитые отважными спецназовцами, снайперами, телевизионщиками, фоторепортерами, радиокомментаторами, врачами, гэбистами и представителями Организации объединенных наций, сваливали на наши несчастные головы огоромное количество проблем.
Сапог Влада переполнился, вода хлестала из всех его дыр, а мы продолжали с кислыми физиономиями смотреть, как вертолеты заваливаются на бок, с оглушительным рокотом проносятся над нашими головами едва не задев арочные пролеты и, сверкнув лопастями в лучах солнца, идут на второй круг.
— Не думают ли они сесть на мост? — произнес Влад.
Вертолеты зависли над ущельем, синхронно повернулись по оси, задрали вверх стрекозиные хвосты и, как с горки, заскользили прямо на нас.
— Что это за маневры? — нахмурился Влад.
Вертолеты, нацелив узкие, как у крокодилов, морды, стремительно летели над мостом. Они заходили со стороны солнца, и их тени, как немая стая черных псов, промчались по рельсам, взбежали на крышу СВ и кинулись нам под ноги. Я почувствовал, как Влад, пятясь, невольно схватил меня за руку. Его крик заглушил грохот лопастей и частый стук пулеметных очередей.
Казалось, что тени сбили нас с ног. Мы упали навзничь на доски. Крупнокалиберные пули с треском дырявили настил, разметая во все стороны щепки, превращали в сито цистерну, и она, словно истекая кровью, заливала все вокруг себя водой, качалась на рессорах и стонала утробным голосом; едкий дым, клубясь вокруг нас, затмнил солнце; сотрясая мост рокотом, вертолеты пронеслись над нами, обдав запахом керосина и горячих двигателей, и плавно взмыли вверх.
— Они что, сдурели?! — заорал Влад, поднимаясь на ноги. — С ума все посходили?! Они разве не видят, что мы без оружия и не убегаем?! Какого дьявола?! Уроды! Кретины!
Он потряс вслед удаляющимся вертолетам кулаком, затем схватил меня за ворот и потащил к разлому: