Габи Гольдберг, в отличие от Натаниэля, сидел в своем кресле согнувшись. Пальцы рук были крепко сцеплены, голова опущена. Так же, как сыщик, он молчал и, похоже, тоже не имел желания нарушать тишину.
Пауза явно затянулась. Гофман вздохнул, поднялся со своего места.
— Н-ну ладно, — он взглянул на часы. — О, уже поздно… Я, пожалуй, пойду.
— Что? — Натаниэль удивленно посмотрел на Гофмана, словно только что проснулся. — А… Да, конечно. То есть, — он улыбнулся, — я хочу сказать, еще не так поздно, и…
— Нет-нет, мне пора. Габи, — он повернулся к лаборанту, — ты идешь?
— Я? Да… — Габи тоже поднялся. — Да, мне тоже пора… — Он закашлялся.
— Габи? — Натаниэль прищурился, по-прежнему полулежа на диване. — Разве ты не собираешься мне рассказать кое-что?
— Я?.. Но…
— Ты задержишься, Габи, — твердо сказал Розовски, поднимаясь наконец с дивана. Полусонное выражение слетело с его лица, оно стало жестким и холодным. — Это мой совет. — Он повернулся к Гофману и улыбнулся: — Ну что, тебя удовлетворила моя разгадка истории с книгой?
Гофман задумался.
— Еще не знаю, — честно признался он. — Во всяком случае, в твоих рассуждениях присутствовало некое изящество. А это уже кое-что. Правильная теория всегда эстетична.
Розовски рассмеялся.
— В таком случае, — сказал он, — моя теория неверна.
— Почему?
— Уголовщина не бывает эстетичной. Даже столь необычная, как эта.
— Да, ты прав. А… — Давид Гофман хотел было обратиться к Габи, но передумал. — Хорошо, Натан, я пойду. Спокойной ночи. До свидания, Алекс.
— Спокойной ночи, Давид. Привет Лее.
Когда за профессором закрылась дверь, Натаниэль вновь обратился к Габи.
— Н-ну? — сухо сказал он. — Ты садись, Габи, садись.
Лаборант медленно вернулся к своему месту и сел. Движения его были неверными и замедленными. На Розовски он смотрел с ужасом. Маркин, подчиняясь еле заметному жесту Натаниэля, пересел на стул, стоявший ближе к входной двери.
— Итак, — сказал Натаниэль, усаживаясь напротив лаборанта, — начнешь ты? Или мне подсказать тебе кое-что?
Габи молчал.
— Что ж, — хмуро сказал Розовски, — я помогу тебе. Спасибо Давиду, я его должник. Если бы не подкинутая им загадка книги Давида Сеньора, я бы никогда не обратил внимания на… Впрочем, давай-ка разберемся по порядку, — сказал он. — Назову несколько пунктов условной линии. Пункт первый: пачка сигарет, забытая на вилле Розенфельда в Кесарии. Пункт второй: звонок в наше агентство некой Галины Соколовой — в мое отсутствие. Пункт третий: улица Рамбам, кафе. Пункт четвертый… — Он замолчал. — Может быть, хватит, Габи? Ты все вспомнил? Ты не хочешь продолжить мой рассказ?
Габи молча покачал головой.
— Ну-ну… — Натаниэль вздохнул. — Жаль, я ведь могу ошибиться. Впрочем, ладно. Дама назвалась Галиной Соколовой, женой Ари Розенфельда. А произошло это в мае. В конце мая. По твоим же словам. Так?
— Так… — буркнул Габи. Его щеки покрылись красными пятнами — не столько от смущения, сколько от досады.
— Она заявила, что подозревает мужа в изменах и просит проследить за ним — по субботам, которые тот проводит в одиночестве, на вилле, в Кесарии, — невозмутимо продолжал Натаниэль. — Я ничего не перепутал, Габи?
— Нет, — хмуро ответил тот. — Все верно.
— Замечательно. Ты предложил ей прийти в агентство, она отказалась, предложила прислать по почте фотографию мужа и чек. Но этого не случилось. Она больше не объявилась, и ты забыл об этой истории. Так?
— Так, — подтвердил бывший стажер.
Розовски некоторое время молча смотрел на него, словно ожидая продолжения. Продолжения не последовало.
— Н-да… Увы, Габи, это не так.
— Что? Почему ты так думаешь? — Похоже было, что стажер рассердился не на шутку. Румянец его стал ярче, глаза горели праведным гневом.