Это лаконичное сообщение заставило меня вытаращить глаза.
— Но… но… Стало быть, ты не думаешь, что все это лишь игра воображения? Не считая того, что в истории с этим напитком и завещанием и… есть нечто подозрительное…
— Я не знаю, Фея. Я ничего не знаю. Но начинаю серьезно беспокоиться о том, что дело это еще подозрительнее, чем кажется с первого взгляда. А теперь, дитя мое, я хочу, чтобы ты еще раз прокрутила все, что произошло. У нас впереди ночь и водка на столе, так что торопиться тебе некуда…
Во вторник он исчез, уехав в город раньше чем кто-нибудь, кроме Малявки, успел по-настоящему проснуться. Он вернулся в три часа, как раз в то время, когда прохладный проливной дождь прекратился, а солнце снова засияло, озаряя мокрую траву вокруг дома. Мы пили кофе на веранде, а Кристер рискнул даже посадить на колени свою четырехмесячную крестницу, и все было сплошной розовой идиллией, пока я не покинула их, чтобы принести свое вязание.
Секунду спустя дикий вопль Малявки эхом пронесся над всей округой. Ринувшись на веранду, я обнаружила красную, как пион, малышку и совершенно убитого Кристера.
— Что ты с ней сделал? — строго спросила я. — Уронил ее на пол?
— Ее укусил слепень! — виновато признался он. — Не понимаю, как я его не заметил. Посмотри, у нее на щечке ужасный волдырь! Нельзя смазать его чем-нибудь?
Мета поспешила принести коричневый пузырек.
— Йод. Не слишком ли сильное средство — йод? Во всяком случае, он хорош при укусе осы.
Но острый взгляд Кристера уловил то, что было написано на этикетке бутылочки, и он буквально заревел на испуганную Мету:
— Это не йод, это — йофурол.
— Да… йофу?..
— Это — раствор никотина, — объяснил он чуточку более сдержанно. — Я понятия не имею, как он действует, если его втирают в кожу, но если проглотить хотя бы полмиллилитра, это — смертельно.
Мета чуть не уронила бутылочку:
— Полмиллилитра? Тут написано, что в полной бутылочке пятьдесят миллилитров. Да… она не в своем уме. Зачем тетя Отти поставила такой яд на полке в своей туалетной комнате?
— Она уничтожает им тлей, — сказала я. — Сбегай лучше за салубрином. Но разбавь его хорошенько.
И пока крики Малявки постепенно превращались в легкую икоту, а ее крестный отец вытирал пот со лба, я с любопытством спросила его:
— Послушай, Кристер… как по-твоему, а не могла Адель Ренман принять йофурол?
Но он решительно покачал головой.
— Тогда она тут же скончалась бы… эффект у никотина, можно сказать, мгновенный. Что-то вроде цианистого калия. Симптомы у фру Ренман были другие. Она проснулась утром в воскресенье и почувствовала себя плохо. Ее, разумеется, рвало и у нее был сильный понос, но все-таки это продолжалось несколько часов, прежде чем началась настоящая агония.
Поднявшись, он начал ходить взад и вперед по тесной веранде. Внезапно остановившись прямо передо мной, он пробормотал:
— Хочу нанести визит супружеской паре Гуннарсонов. Ты не придумаешь какой-нибудь предлог, чтобы зайти к ним?
— Можем отнести туда утюг, — предложила я. — Я взяла его довольно давно.
Мы прошли мимо белой виллы Адели Ренман и мимо рыжеволосого Осборна, трудившегося на огороженном участке. В большой кухне крестьянской усадьбы, неописуемо захламленной и по-старинному уютной, нам посчастливилось найти и Йерду, и Аларика, сидевших за кофе. Мы расселись рядом вокруг круглого кухонного стола Йерды и повели оживленную беседу.
— В конце концов ее, Адель, убили, — заявил Аларик, — да, да, зло надо искоренять злом, а болезни порядочных людей на нее, вероятно, не действовали.
— Но, Аларик, — воззвала к нему жена, — нечего болтать пустяки. Не пугай малышку Фею, а что касается комиссара, он ведь, наверняка, решит, что убийца — это ты.
Похоже, она шутила, но шутка эта показалась не такой неожиданной и добродушной, как все остальные: в тоне ее чувствовалась некая напряженность, свидетельствовавшая о том, что она, будучи начеку, не радовалась, а скорее печалилась, быть может даже боялась. Боялась чего? А ее цветущее лицо казалось неестественно пылающим и возбужденным.
Однако Аларик Гуннарсон был и в самом деле восхищен тем, что сестра его так быстро исчезла с лица земли, и он ничуть не заботился о том, чтобы скрыть свое восхищение.
— Так, так, — весело сказал он. — Я не собираюсь обезьянничать и лицемерить, изображая горе, которое совершенно не чувствую, и кто бы ни был этот убийца, я желал бы снять перед ним шляпу.