Искоса поглядывая на него, она спустилась на первый этаж уже более сдержанно, на глазах приобретая былую уверенность и независимость. В столовой они зажгли свет, посмотрели друг на друга, ловя в глазах насмешливые искорки понимания ситуации, и Валерия прыснула, зажимая рот рукой.
— Ничего себе ночка! И мы хороши — струсили, как малолетки от страшной сказки.
Антон не мог сказать о себе, что струсил, но все же кивнул, соглашаясь.
— Было от чего. Я вот теперь думаю, рассказывать нашим об этом или нет.
— Конечно, расскажем. И с дедом Евстигнеем поговорим, он должен знать, что это означает. Скорее всего ты прав: кто-то нас пугает, насылает колдовские чары, испытывает нашу решимость. Чай будем пить?
Антон кивнул, Валерия включила на кухне электрический чайник. Вскоре они сидели в пустой столовой Ломова и пили чай с вареньем, поглядывая друг на друга с интересом и ожиданием. Происшествие снова сблизило их, позволило услышать стук сердца, и Антону приходилось все время усмирять свою фантазию и контролировать каждый свой жест, чтобы ненароком не дать понять собеседнице, о чем он мечтает. Вспомнив недавние высказывания Валерии об искажении русской истории, он хотел было попросить ее поделиться своими знаниями, но она начала первой:
— Серафим говорил, что ты был женат. Она ушла, потому что тебя осудили?
Антон помрачнел, не ожидая подобного вопроса от женщины, которая нравилась ему все больше и больше. Ответил нехотя:
— Нет, мы не были женаты. И она ушла раньше.
— К полковнику?
Антон вспомнил последнюю встречу с Татьяной, ее наигранное спокойствие и решимость, глаза, в которых все еще вопреки уверенности тлели растерянность и робкая надежда на возвращение. Татьяна так до конца и не осознала, что, уходя к полковнику Невельскому, обещавшему златые горы, обеспеченную жизнь и шикарный выход в свет, она предавала прежде всего себя, свою любовь. А Громов мог предложить ей в то время лишь рай в шалаше.
— Если тебе неприятно об этом вспоминать, то и не надо. Илья рассказывал, как вы встречались с чертом, были свидетелями еще каких-то загадочных явлений.
— Я не отказываюсь, все так и происходило, но я тогда был моложе и относился ко всему сверхъестественному со здоровым скептицизмом.
— А потом?
— Потом была практика спецназа… тюрьма… школа жизни, так сказать. Я много читал и много думал.
— И стал верить?
— Дело не в вере — во внутреннем мироощущении, в изменении мировоззрения. Я вдруг понял, что мир намного сложнее, чем кажется из окна поезда или квартиры… не говоря о камере. Наверное, мифы и легенды доносят до нас дым эпох, когда волшебство в самом деле правило миром, а потом что-то произошло, и мир изменился. И люди в большинстве своем потеряли свои магические способности.
— Ты об этом читал или сам сделал вывод?
— Читал, — смутился Антон. — Но и выводы тоже делал. Да и отец, когда был жив, много рассказывал удивительного. Он пятнадцать лет жил в Маньчжурии, на границе с Китаем, и видел немало загадочных явлений природы, с шаманами дружил, в обрядах инициации участвовал.
— Значит, дед Евстигней не зря обратил на тебя внимание, почуял твою глубину. А отец твой случайно знахарем или целителем не был?
— Учителем он был, русский язык преподавал. Часто говорил, что наш язык намеренно обедняется, хотя и остается самым гибким и мудрым языком мира.
— Он был прав. Ну, а мать?
— Мама всю жизнь машинисткой проработала, на машинке печатала до самой пенсии, даже когда компьютеры появились.
— А деды, бабушки, родственники?
Антон подумал, отрицательно качнул головой.
— Да нет, вроде все нормальные люди…
Валерия засмеялась.
— А вот моя родня — сплошь ненормальная. Мамина родная сестра Катя — целительница, травами лечит, заговорами, народными средствами. Отцов брат Алексей — доктор медицинских наук, занимается нейролингвистическим программированием, неврозы лечит, психические расстройства. Но по маминой линии больше необычных людей уродилось. Кто целительствовал, кто экзорцизмом занимался, дьявола изгонял, кто травы собирал, а прапрадед мой Порфирий Корнеевич до ста трех лет дожил, известным во всей округе костоправом и знахарем был.