Наконец, генсек поднял усталые глаза.
Саша видел, он знал — генсеку нечего сказать, вся эта встреча — пустая формальность, Хакима определил бы в Москве любой второстепенный секретарь. Но кем-то было дано указание — комсомольцев из республик пропускать через генсека, это указание механически выполнялось.
В усталых глазах генсека роилось безмыслие. Он сказал, подумав: надо много работать, Хаким. У нас много работают. Мы, комсомольцы, должны служить примером в труде и в быту. Вот ты будешь некоторое время работать в Москве, Хаким. Ты отдаешь себе отчет, как много тебе придется работать?
Словосочетание „некоторое время", неопределенное, а потому и опасное, не понравилось Хакиму. К тому же, по восточной своей мудрости Хаким вообще не воспринял прямого смысла произнесенных вслух слов, он искал внутреннего, он искал затаенного смысла, некоей партийной эзотерии, партийной тайны. Он с ума сходил от желания угодить генсеку, гармонично вписаться в строй его мудрых мыслей. Он судорожно искал выигрышный ход.
Мы в солнечном Узбекистане много работаем, ответил он как можно более скромно. У нас славный солнечный комсомол, но нам нужен опыт. Я хочу много работать, много готов я работать тут!
'„Тут..."
Некоторое время генсек с сомнением рассматривал Хакима — его круглое доверчивое лицо, его черные широко открытые глаза, по самый верх полные веры в великолепные коммунистические идеалы. Сам дьявол столкнул генсека в тот день с тысячу раз пройденного, тысячу раз опробованного пути. Ни с того, ни с сего, сам себе дивясь, видимо, день выдался такой, генсек вдруг спросил, с трудом подавляя зевоту и понимая, что разговор, собственно, уже кончен:
— Это хорошо, Хаким. Это отлично, что ты будешь работать много. Я верю тебе, так и должно быть.
Обычно после таких слов генсек отдавал надоедавших ему хакимов в руки опытной секретарши, но в этот день, точно, сам дьявол дернул его за язык:
— А над чем, Хаким, ты сейчас работаешь?
Хаким сломался.
Он ждал, чего угодно, только не такого вопроса в лоб. Он держал в голове всю фальшивую статистику солнечного комсомола, какие-то цитаты классиков, интересные яркие факты из богатой и содержательной жизни узбекского солнечного комсомола, но так... Работаешь?.. Какая работа?.. Он в Москве даже выпить еще не успел!.. Но всем комсомольским открытым сердцем Хаким почувствовал — ответить необходимо. От правильного ответа зависела сейчас вся его судьба. Ведь если он неправильно ответит, его могут вернуть в солнечный Узбекистан, а там его могут отправить убирать хлопок, ну и так далее...
Но — работа!.. Что могло означать это слово?..
Обмирая, Хаким припомнил, что в гостиничном номере на его столе валяется забытая кем-то книга Пришвина — собрание сочинений, том второй, что-то про зайчиков, про солнечные блики, про капель, ничего антисоветского, запрещенного, легкое все такое... Хаким видел: брови генсека удивленно сдвигаются, взгляд темнеет, молчать было нельзя. Жизнь человеку дается один раз, успел подумать он, и выпалил:
— А сейчас я работаю над вторым томом сочинений товарища Пришвина!
Я же говорил, сам дьявол смешал в тот день карты.
Теперь сломался генсек.
Он ожидал чего угодно. Фальшивой статистики, вранья, жалоб, просьб, ссылок на классику... Но — Пришвин!
У генсека нехорошо заледенела спина.
Полгода назад завом отдела в большом комсомольском хозяйстве генсека работал некий Пришвин. Он, генсек, сам изгнал этого Пришвина из хозяйства — за плохие организационные способности. Это что ж получается? Всего за полгода изгнанный Пришвин сделал карьеру, издал уже второй том сочинений, а ребята генсека все проморгали?.. Что же там вошло во второй том? — не без ревности подумал генсек. Речевки, наверное, выступления на активах...
Но в панику генсек не впал. Нет крепостей, которых бы не взяли большевики. Он поднял на Хакима еще более усталый взгляд, дохнул на него ароматным дымом хорошей американской сигареты и, как бы незаинтересованно, как бы давно находясь в курсе дела, понимающе заметил:
— Ну да, второй том... Это хорошо, что ты много работаешь, Хаким... Это хорошо, что ты работаешь уже над вторым томом...— Генсек шел вброд, наощупь, пытаясь проникнуть в темную тайну. — У тебя верный взгляд на вещи, Хаким... Но ведь у товарища Пришвина... Но ведь у товарища Пришвина... Нуда, у него, в общем, плохие организационные способности...
Слово было сказано.
Хаким покрылся испариной. В его смуглой голове сгорела последняя пробка, но спасительную тропу под ногами он нащупал. Он решил погибнуть в этом кабинете, но не сдаться. Наверное, не зря в моем номере оказался том товарища Пришвина, решил он. Подкинули, проверяли бдительность. Мало ли что там зайчики да капель... Это как посмотреть... И за апрельской капелью можно рассмотреть затаенное что-то, страшное... Он, Хаким, теперь много будет работать над классовыми произведениями товарища Пришвина... Правда, и замечание генсека следовало учесть...