Поэт Афанасий Красовский, — бывший штатный репортер „Красного черноморца" — часто встречался с Лагиным во время войны. Да и как было не встречаться: сотрудничали вместе в „Рынде“. А к более поздним очеркам Л. Лагина А. Красовский, как фоторепортер, давал снимки.
— Лагин-то? Это, брат, сила-мужик! Я, тогда еще молоденький морячок-корреспондент, глядел на него как на бога. Еще бы, ведь он был автором волшебной повести, которую читали в окопах Севастополя. И, когда он появлялся на огневых позициях, вслед ему неслось с уважением: „Смотрите, Хоттабыч идет!"
Здоровый он был, крупный. Брови кустистые нависают над пронзительными глазами. Одним словом, обличьем похож на поэта Владимира Луговского... Встречался с Луговским? Он недавно побывал в Севастополе!
— Но у Луговского не было бороды!
— А кто тебе сказал, что у Лагина борода? Может, только сейчас завел для солидности, которой ему не занимать...
Почему-то портретов зрелого Лагина публиковалось мало. Во всяком случае, мне они не попадались. Все больше, — дружеские шаржи. В „Обидных сказках“ Ю. Ганф нарисовал его довольно молодым человеком с черными прилизанными волосами и с неизменной трубкой во рту, но без бороды. А. Н. Лисогорский в „Литературной газете" „приклеил" ему бороду, кончик которой покоился в кувшине. В том самом кувшине, из которого, согласно достоверным источникам, появился на свет божий старик Хоттабыч. ..
Двери мне открыл пожилой, очень пожилой человек. Я на минуточку выпустил из виду, что Лагину уже за семьдесят, и продолжал думать о нем, как о тридцативосьмилетнем, — таким он был в дни обороны Севастополя. Пышной шевелюры, — мечта севастопольских связисток! — и в помине не было, — лысина! И бороды не было. Я, как и шаржист Лисогорский, „прилепил" бороду Хоттабыча его „отцу".
— Проходите. Садитесь. Отдыхайте. Здравствуйте. Из самого Севастополя?
— Из самого, самого, что у самого Черного моря.
Лагин вздохнул:
— Се-вас-то-поль... Там я еще мог по горам лазить.
— Могли, — подтвердил я, — не только лазить по горам, но и бегать, перепрыгивая огромные горные расщелины.
— Откуда вы знаете?
— А мне художник Сойфертис рассказал.
С Леонидом Сойфертисом я встретился за день до встречи с Лагиным, и он мне рассказал, как вместе с Лагиным побывал в Балаклаве, в военной сражающейся Балаклаве, в старых генуэзских башнях, где в 1941—1942 годах занимал оборону Сводный пограничный полк.
— Точно. Мне довелось бывать у пограничников много раз. А с художником Леней Сойфертисом мы были в Балаклаве в самые трагические дни, последние дни обороны города, в июне 1942 года.
— И об этом мне рассказывал Леонид Владимирович. Он еще сказал, что вы тогда сочинили надпись: „С миру по нитке — Гитлеру петля!“
— Было, было такое дело. А Леонид Владимирович... Тогда просто Леня, через проем, выбитый снарядом, взобрался на второй этаж генуэзской башни и аршинными буквами написал эти слова на самой верхотуре.
— После войны я тоже лазал по башням генуэзской крепости и множество надписей там обнаружил.
— А мы много и делали. Выпускали своеобразную газету и стены крепости нам были вместо бумаги.
— А потом, — продолжил его рассказ, — вы по горному спуску возвращались в город и попали под минометный обстрел.
— Верно, — засмеялся Лагин, — я тогда с испугу прыгнул в сторону... Кажется, действительно перемахнул через огромную расщелину. Леня меня ею часто подначивал... Да что это я вас утомляю разговорами, с дороги кофе не мешало бы выпить. Выпьем по чашечке кофе и... по рюмочке можно. Наталья! Сообрази джентльменам кофе по высшему разряду!
Я с опаской посмотрел на его дочь, затянутую по моде в узкие джинсы, — ничего девочка! — на телевизор, на котором стояла фирменная табличка, заимствованная, как я понимаю, в каком-то ресторане с предупреждением: „Стол не обслуживается. Распитие спиртных напитков запрещено. Официантка Лагина Н. Л.“ и... отказался.
Лагин улыбнулся.
— Спасибо — не хочу? Или спасибо — неудобно?
Я не знал, что ответить. Конечно, не худо было бы выпить сейчас чашечку кофе. Да и рюмашечка бы не повредила! Но, действительно, неудобно распивать с писателем в рабочее для него время, — на столе разложены листы будущей книги и видна, — взглянул краем глаза! — недописанная фраза. А недописанные фразы, как известно, самые гениальные. Да еще эта табличка с предупреждением!
— Будем пить кофе, — твердо сказал Лагин, — мне тоже было неудобно есть мандарины у Маяковского, а я — ел!