— Вы были знакомы с Маяковским?
— Да, я тогда называл себя поэтом, а посему писал стихи в необозримом количестве.
— Расскажите, пожалуйста.
— О стихах или о мандаринах?
— О том и о другом.
— Коротко это выглядело так. Был вечер встречи с Маяковским и, как обычно, на этом вечере все графоманы города могли читать свои стихи перед строгим мэтром. Я прочитал отрывок из своей огромной поэмы и небольшое стихотворение на Закуску. Владим Владимыч все внимательно выслушал, скептически посмотрел на меня и сказал: „Ваша поэма родилась не из сердца. Это, батенька, литературщина. Своими глазами надо смотреть на окружающий мир, а не через пенснэ классиков. А вот маленькое ваше стихотворение мне, как ни странно, понравилось".
— А что это было за стихотворение, которое понравилось Владимиру Маяковскому?
— Стихотворение называлось „Отделком" — это командир отделения. Из жизни, так сказать, взятое: было это в 1926 году в Ростове и был я тогда военным человеком. После творческого вечера Маяковского я еще несколько раз встречался с Владимиром Владимировичем, и однажды он пригласил меня к себе домой. Представляете мое волнение, когда я летел к нему?
— Очень даже представляю.
— Пришел к нему, чинно разделся, вытер ноги о половичок и... не знаю, что дальше делать.
Маяковский ухмыльнулся, заметив мое замешательство:
„Что ты там, Лазарь, казенный паркет протираешь? Проходи!"
Прошел. Он меня, как маленького, к столу подводит. А на столе, в хрустальной вазе, высится горка мандаринов. Живут же люди! Маленьких таких, красно-желтых мандаринчиков... Так мне захотелось впиться зубами в этот шарик мандариновый, аж в горле запершило, — у нас в полку щи да каша, вот и вся солдатская пища наша. А мандарины и апельсины почему-то считались буржуйским лакомством.
Маяковский заметил мои перекатывающиеся желваки, придвинул ко мне вазу:
„Жми, Лазарь, на всю катушку!"
Проглотил я слюну и ответил:
„Спасибо. Не хочу."
Маяковский презрительно посмотрел на меня:
„Спасибо — не хочу? Или — спасибо, неудобно?"
Тут я не выдержал:
„Хочу, Владимир Владимирович, очень хочу!"
„Вот и делай, что хочешь, интеллигент с ружьем!"
И стал я уплетать мандарины, только за ушами трещало. Маяковский засмеялся довольный:
„Вот теперь, святой Лазарь, я окончательно убедился, что писать ты будешь! Страсти не должны нас подавлять, надо давать им выход"...
— Будем пить кофе, Лазарь Иосифович. И к кофе можно еще чего-нибудь покрепче.
— Вот то-то! Наталья, бисова дочка! Обслужи гостей!
Мы пили черный пахучий кофе и еще кое-что, и вспоминали Севастополь. Точнее, Лагин вспоминал, — мне что вспоминать, я там живу! — а я ему помогал. Напоминал.
— Помните, в декабре 1941 года, вы опубликовали стихотворение „Тебе отвечаем, родная Москва"? В нем есть севастопольские строки:
Лагин подозрительно посмотрел на меня: специально, чтобы подковырнуть его, я выбрал именно эти стихи? Но я, хоть и выпил маненечко, был непроницаем.
— Ох, — вздохнул Лагин, — лучше бы вы мне не напоминали об этих стихах! „Тополь — Севастополь!" Как небо не обрушилось на меня за такую рифмованную стихоплетину!?
— Но в тяжелое время все виды оружия были необходимы.
— Не спорю, необходимы. Но все же хорошо, что я вовремя спохватился и понял, что стихи у меня швах! И если приходилось все же писать для „Рынды", то прибегал к помощи классиков. Даже у Пушкина помощи просил.
— Я встречал эти стихи. Вы их написали вдвоем с Сашиным и назывались они „Почти по Пушкину":
— Это Сашин меня подбил, ему и ответ держать!
— Возможно. Но замечу вам, что в декабре 1943 года вы опубликовали „Балладу об энском, десанте". Баллада публиковалась с продолжением в трех номерах.
— Что-то мне это не нравится! — промычал Лагин, тайком от дочки опрокидывая рюмку водки. — Что-то тут дело не чисто. Уж не собираетесь ли вы стать моим биографом? Предупреждаю: не так-то будет легко опубликовать что-либо обо мне.
— Это почему же?
— Сам не пойму, вокруг меня какой-то заговор молчания. Как вы думаете, сколько рецензий появилось на белый свет после того, как вышел мой „Старик Хоттабыч"?