— Нет, ты не мустанговой породы, не царица прерий, — укорил я ее. — Гляди, достукаешься опять до путевки в колбасный цех.
Галка и ухом не повела. То есть нет, ухом как раз повела, но конечностями шевелить перестала вовсе. Этак я опоздаю во все конторы, а домой и к ночи не вернусь!
— Будешь ты двигаться, Росинантова теща?!
„Не-а“, — мотнула она головой.
Вожжи были короткие, я не мог дотянуться их концом до кобыльего зада. Дорога шла среди выращенной на силос недозрелой кукурузы. Я соскочил с телеги, вырвал длинный стебель и, выразительно помахивая им, пошел к Галке. Она покосилась и... рысью дернула вперед. От меня!
— Стой, волчья сыть! — Я кинулся следом. Галка, видя в моей руке карающий кукурузный бич, наддала ходу. Я тоже. Она еще.
Я проклял белый свет и остановился. Тогда и хитрая животина встала. И ехидно косилась на меня. Я двинулся к ней. Она — в галоп.
— Ну, подожди, четвероногое. Поймаю, будет тебе...
Галка мотнула хвостом: „Сперва поймай".
— Откормили тебя на мою голову!
Я сделал еще несколько попыток догнать эту мерзавку и наконец сообразил: бросил кукурузный стебель. Поднял руки:
— Смотри, скотина, я безоружный.
И Галка снисходительно дождалась меня. Но после этого опять побрела в ритме похоронной клячи.
Я вытянул из петель брючный ремень, прицелился и от души вытянул кожаным концом по лоснящемуся крупу.
Вот тут-то Галка показала, на что она способна! Пустилась так, что я едва не вылетел из телеги. И до самого Бородина не сбавляла рыси.
Я привязал Галку у почты, забрал там пачку писем и газет. Потом завернул в сельмаг и завел с продавщицей Мариной деликатный разговор насчет того самого товара. Сперва Марина клялась, что „ничего такого нет, потому что во время уборки запрещено, а про студентов упреждали особо".
— Ну, Мариночка! У Валерки же день рождения. Ты же всегда такая добрая...
— Ох, будет мне из-за вас... На, смотри, только вот такое. Мужики ругают, говорят, что шибко сладкое... — И дала мне четыре бутылки мандаринового ликера.
Этот ликер мы в тот же вечер выдули в честь валеркиных именин. Девчонки почти не пили, и на каждого из нас, парней, пришлось почти по бутылке объемом ноль семьдесят пять. Сладкая цитрусовая жидкость, несмотря на крепкие градусы, пилась легко. В полночь приехал на мотоцикле бригадир Васильич, у него была четвертинка, и он братски поделился этим запасом. Последние капли уложили нас наповал.
А утром как плыла и качалась под нами земля, как просилось наружу все нутро, как бухала и взрывалась адской болью распухшая голова!
Хорошо еще, что с ночи накатил проливной дождь. Ни одна машина не могла добраться до нас по скользким дорогам — ни зерно привезти на ток, ни забрать нашу компанию на турнепсовое поле. Мы, раздетые по пояс, выбирались из мазанки, упирались ладонями в стену и подставляли спины и головы под спасительные струи.
Девицы подавали из дверей язвительные реплики, а Галка иронически поглядывала на нас из-под навеса, не забывая опускать морду в торбу с овсом...
Ну ладно, а при чем тут Луна? — может спросить дотошный читатель. Уж если ты, уважаемый автор, взялся развивать „лунную тематику", то не уходи в сторону.
Я стараюсь не уходить, но воспоминания часто отвлекают то на одно, то на другое.
А Луна здесь при том, что в ту пору она после долгого новолуния набрала наконец силу и — круглая, белая, удивительно большая — сияла над хакасской степью с необыкновенной, прямо космической силой.
Она смотрела с зеленого неба в наше квадратное, с переплетом крест-накрест, оконце. Чтобы полюбоваться ею, девчонки и мы откидывали одеяльные занавеси.
В такие ночи тянет на мистические разговоры. А посреди пустой степи, где много таинственных курганов, — особенно.
Про курганы ходили среди местных жителей всякие легенды: о мертвецах, кладах и бродячих духах. Была в их числе легенда про белого коня. Шурик слышал ее от какой-то бородинской старухи и однажды лунной ночью пересказал нам.
Речь шла о том, как в древние времена хоронили какого-то князя и по обычаю хотели закопать на его могиле коня, но жеребец вырвался и ускакал в степь. Вот с тех пор в полнолуние и является людям. Кому явится — тот уже не жилец на этом свете.
Девчонки повизгивали, притворяясь испуганными.
Валерка деловито спросил:
— А этот конь, он дух или по-прежнему пребывает во плоти?
— Не знаю, — сказал Шурик. — Какая разница?
— Для нас никакой, а вот для Галки... Если во плоти, то явится он к ней в такую вот ночь, и совхозное поголовье может пополниться жеребеночком.
Девочка Таня, самая строгая из всех „химичек“, сказала, что Валерка циник. Всегда испортит поэтический настрой. Тот возразил, что белый жеребеночек — сплошная поэзия.