...Щебенка с трудом лезет на лопату. Ух, елочки-палочки, сколько еще надо распланировать! Поясница ноет, ноги гудят... Подбираем бетон снизу, с края кучи — швыряем подальше, но не очень далеко. На земляных такая работа считается перекидкой, и ее отдельно запроцентовать можно. А здесь почему-то аккордно — разгрузка вагонеток, развозка на тачках, планировка, трамбовка — процентуют с квадратного метра готового пола.
...И я же ничего не сказал. Я только спросил: „За кого?2 А Шуриков спросит: „Вы что, глухой?" — Нет, не глухой. „Не знаете нашего священного лозунга?" — Знаю. „Выходит, смеетесь над ним?“ — Я не смеюсь. „Не ври, сволочь, у Берга врать научился..." И — в подземный изолятор... Да-а, с этим шутить нечего. И Доронин внимательно поглядывает. Почему?.. Серенький такой мужичок; кажется, из баптистов. В зоне его не слышно и не видно; по вечерам бегает куда-то из барака. Куда? Молиться?.. „Каждый каждого объехать норовит...“ Ах, черт, как же это я раньше не замечал!.. „За Родину, за Ставина!..“ — что за это могут дать? Трешка — меньше не бывает. А остался всего-то годик... И еще три в довесок?.. Боюсь Шурикова. Боюсь, боюсь Шурикова...
Разбросал последнюю кучу бетона... Вон, в том месте неровно будет — туда еще лопату подкинуть... Пол — загляденье, любо-дорого! Заревела виброрейка — загрохотало железо о камень. Завыла виброрейка, затряслась. Почему-то тяжело сегодня таскать эту дуру... Сволочи, сволочи!.. Боюсь Шурикова.
Что же это я — по одному месту пятый раз таскаюсь? Щебенка давно уже осела, жидкий* раствор сверху выступил...
Бригадир крутит рукой — поторапливайся, хлопчики! До звонка минут десять осталось — солнце совсем снизилось и сквозь окна заливает огнем железные фермы; в цехе посветлело, стало как на празднике. Хороший цех. Интересно, что же в нем будут делать? Кто говорит — самолетные моторы, кто говорит — танки. Спросить бы у Берга — он точно знал... Наш цех, мой цех! Наш завод! Мы пришли сюда еще той зимой, снег был по пояс. Отбрасывали снег, оттаивали землю, ковыряли ее кайлами да зубилами. Рыли траншеи, бутили фундаменты,.. Незаметно, незаметно, а четырнадцать цехов поставили. Вот этими ручками! А полы забетонируем и уйдем отсюда. Совсем уйдем.
Виброрейка упирается. А ну, родимая, вот сюда... и еще сюда... А теперь еще разик по этому месту... и по этому... Стой! Хорошая мысль пришла...
Там, где жидкий раствор еще не схватился, где гладенько сияет, как масло и даже отражает солнце, — там я нагибаюсь, растопыриваю пятерню и аккуратно вдавливаю ее в сырой пол. А под этим выдавливаю пальцем: „Ставин. 1943“. У самой стенки — никто сразу и не заметит. А уже к завтрашнему утру раствор схватится намертво. Будет память обо мне... и что бы со мной ни случилось — хоть еще трешку влепят по новой, хоть в карцере сгноят — здесь обо мне память навсегда.
Сейчас, бригадир! Вот последний кусочек утрамбую... На завтра останется метров пятьдесят. Завтра все сделаю. А потом, гражданин майор Шуриков, сажайте еще хоть на десять лет! „Ставин. 1943“.
.. .Что такое? ну-у га-ады! В цех опять въехали вагонетки с бетоном.
Виброрейки смолкли, как по команде.
И в тот же момент вдалеке раздались редкие удары по рельсе. Звонок на поверку. Конец работе.
Никто не смотрит на вагонетки. Все накинули телогрейки и пошли из цеха. У вахты, под березками уже копошилась небольшая толпа — это из одиннадцатого цеха, они всегда за полчаса до звонка шабашат; сходит им с рук такое дело.
Никто из нас не смотрит на вагонетки.
— Неправильно это! — вдруг говорит Батька, досадно матерится и возвращается в цех.
Я тоже матерюсь. Я тоже бегу за лопатой.
— Виноват, хлопчики! — признается бригадир. — Не надо было мне пустые вагонетки тогда отправлять. Простите, не учел...
А вагонетки-то не полные! Значив, чахоточные последнее подчистили — правильно, не пропадать же добру.
И опять: скорей, скорей! Если бетон оставить в вагонетках до завтра — его потом и кувалдой не вышибешь.
У вахты уже вся партия собралась. Орут, торопят.
Похлопывая веточкой по сапогу, подошел сюда начальник конвоя — ему тоже не терпится. Пришел, покрутился возле нас — подался обратно.
— Эй, начальничек! — крикнул кто-то. — Поиграй с тачечкой!
— Иди ты!.. — послал его начальник конвоя и улыбнулся.
Сегодня конвой хороший — понимает, что к чему.
Скорей! Скорей!
Из вагонеток все выкинули. Лежит бетон серой кучей.
— А-а-а! — завопили мы, не сговариваясь.
И давай грузить тачки. Пропадет же до завтра бетон. Нам, конечно, не больше всех надо. Нам, вроде бы, все равно — был звонок, и наше дело сейчас строиться на поверку; за бетон пусть вольняшки отвечают, начальники... Но — жалко: стройка-то наша, собственная. Что у нас, кроме этого, собственного? Своего? Ничего, только стройка.