Под дверь комнаты въехал листочек бумаги.
— Смотри, — сказал Корнелий. — Выходят на связь. Может это Миша Стендаль просит помощи.
— Осторожнее, — предупредил Минц. — Мы в чужой стране.
— В своей, — возразил Удалов. — Но изменившейся со временем.
— И мы знаем о ней мало, как будто находимся в Бангладеш, — сказал Минц.
— Так посмотрим? — Удалов сделал шаг к листку бумаги.
— Бери, — согласился Минц. — И читай вслух.
Сам он отошел к окну и стал выглядывать наружу. Но что увидишь с шестого этажа кроме рано облетевшего парка и пролетающих «ад землей индивидуальных средств передвижения?
Удалов подобрал листок.
— „За умеренное вознаграждение, — прочел он вслух, — могу выдать важные тайны. Если согласны, то на кладбище у могилы Корнелия Удалова буду стоять за деревом. Доброжелатель”.
— Ох, не нравится мне это,, — сказал Удалов, в сердцах отбрасывая листок, который полетел над кроватью и приземлился в руки Минцу. — И на кладбище я идти не хотел. Какого черта мне смотреть на свою могилу. Мазохизм какой-то! Ну кто в наши дни смотрит на свои могилы? Я у родной мамы на могиле скоро год как не был!
— А я пойду, — сказал Минц. — Я думал убежать от них, пройти по улицам, заглянуть тайком в библиотеку. Для этого и шляпу выменял. Чтобы от них не отличаться. Но боюсь, что моя акция обречена на провал, так как мы окружены агентами и переодетыми полицейскими. Теперь же у меня появилась надежда. Что у тебя осталось из ценных вещей?
— Янтарное ожерелье, — сказал Удалов. — Я его припрятал.
— А у меня... — Минц залез двумя пальцами в верхний карман пиджака. — Где же мамино колечко? Ага, здесь! И царская десятка! Думаю, этого хватит, чтобы узнать все, что нужно.
— Иди без меня, — упрямился Удалов. — Мне еще пожить хочется.
Но, конечно же, Минц его уговорил. Да и есть в каждом человеке любопытство перед лицом собственной смерти. Скажите мне, хочу ли я узнать, какого числа и какого года помру, я закричу: ни в коем случае! подарите мне неизвестность! А тебе скажут: а подглядеть хочешь? Ты ничего не ответишь, но, внутренне содрогаясь, пойдешь и станешь подглядывать в замочную скважину...
Удалов сказал себе, что только дойдет до кладбища, погуляет там, посмотрит на могилы соседей — может даже им поклонится, хотя и это не очень красиво. Живут твои соседи, зла против тебя не таят, а ты цветок несешь к ним на могилу...
Вошел кавказский человек Георгий и велел начинать спецэкскурсию. Удалов положил в карман мячик с зонтиком и спустился вниз.
Остальные тоже стояли у автобуса, были они настроены мрачно, бледны и смущены неправильностью своего поведения перед лицом вечности. А когда подошла Чикита с длинным лицом, неся девять букетиков из искусственных цветов и раздала их, все взяли букетики со смущением.
— А где Стендаль? — спросил Удалов. — С ним все в порядке?
— А что может быть не в порядке с молодым человеком, который купается в море любви? — искренне ответила Чикита.
— А когда выкупается? — спросил Минц.
— Присоединится к группе в установленный срок.
Залезли в автобус.
Минц велел внимательно смотреть по сторонам в пользу Академии наук, но Удалов смотреть забывал, потому что мысли возвращались к скорой встрече с собственной кончиной.
Дорога на кладбище вела через городские окраины. Они были различными. Кое-где сохранились старые гуслярские дома — ведь сто лет для хорошего дома — срок небольшой. Кое-где поднимались дома новые, но странно, они производили впечатление заброшенных. И народа было немного, и дети не шалили на детских площадках. Может быть* подумал Удалов, эти люди развезли с утра малышей по детским садикам, а сами углубились в созидательный труд?
Минц впился глазами в окно автобуса и непрестанно что-то шептал верхнему карману пиджака, в котором прятал минидиктофон японской работы.
Большую лужайку подстригала машина. За то время, пока проезжали мимо, Удалов успел полюбоваться тем, как она ровно стрижет травы, складывает сено в кубики, а кубики завязывает в пластиковые пакеты. Удалов хотел похвалить машину, но не успел, увидел, что на следующем газоне стоит такая же машина, но сломанная. Из ее выходного отверстия до половины высунулся куб сена. Сено пожелтело, как пожелтели и кубы, разбросанные по газону. Некому было их собирать.
— Только не сжата полоска одна... — сообщил Удалов.
— По моим наблюдениям, — сказал Лев Христофорович, — наш с тобой родной городок значительно вырос за последние сто лет, но затем пришел в упадок.