Вот уж поистине: ищи место, где происходят странные вещи.
Мир невозможен без прошлого, он стоит на прошлом. Мир невозможен без книг, написанных в прошлом, какими бы наивными они нам ни казались. Будущее невозможно без этих книг, потому что они существуют... Правда, сами писатели, как правило, относятся друг к другу без трепета.
Позволю себе цитату (Эмиль Золя, „Парижские письма", 1878), тем более, что и впредь собираюсь обращаться к цитатам.
„Жюль Верн —писатель остроумный, с большим успехом популяризирующий науку для невежд, драматизируя ее, в маленьких романах... Жюль Верн не пишет, собственно говоря, романов, он драматизирует науку, он пускается в фантастические бредни, опираясь на новые научные данные... Я не стану разбирать этого рода произведения, долженствующие, по-моему, исказить все познания детей, но я вынужден засвидетельствовать их невероятный успех. Произведения Жюля Верна, несомненно, все более покупаются во Франции... Впрочем, они не имеют никакого значения в современном литературном движении. Азбуки и требники продаются в таком же громадном числе...“
Меня в этой цитате больше всего восхищает ссылка на азбуки и требники. Они ведь не имеют никакого значения в современном литературном движении...
Было время, когда мне казалось, что все фантастические книги мира написаны Жюлем Верном. Было время, когда мне казалось, что все лучшие книги в этом жанре написаны Гербертом Уэллсом и Станиславом Лемом. Немалое число фэнов и сегодня убеждено, что все стоящие внимания сюжеты в фантастике разработаны братьями Стругацкими...
Безумный сон: все фантастические книги мира написаны В.Немцовым или А.Столяровым...
Разумеется, Антология должна была открываться 1917 годом. Не потому, что 24 октября все россияне рассуждали вот так-то, а с 25 октября сразу начали рассуждать иначе, нет. Просто, как ни раскладывай карты, от фактов никуда не деться — октябрь 1917 года прозрачной страшной стеной отгородил Россию от мира.
Начался невиданный и неслыханный, поистине фантастический эксперимент по созданию Нового человека.
Это ведь вообще главное дело любого режима — создание Нового человека. Человека угодливого или запуганного, работящего или пьющего, агрессивного или смирного, ленивого или динамичного, духовного или ограниченного, бессловесного или болтливого,. .—какой человек на данный момент нужнее режиму для решения его насущных задач, такой и создается, и ничего с этим не поделаешь. Скажем, кухарка, умеющая управлять государством.
Понятно, к такому важному делу нельзя не подключить писателей,— инженеры человеческих душ! Вот наша Антология и должна прояснить вопрос — какого именно Нового человека хотели создать неистовые большевики в нашей неистовой, на все способной стране?
Открыть Антологию, конечно, поручалось Максиму Горькому, писателю мною, кстати, любимому. Но не „Песня о Буревестнике" должна была открыть Антологию, и не итальянские сказки, а небольшой малоизвестный рассказ, так и называющийся—„Рассказ об одном романе“.
Героиня рассказа—женщина, из тех, что „ ...всю жизнь чего-то ждут, в девушках требовательно ждут, когда их полюбит мужчина, когда же он говорит им о любви, они слушают его очень серьезно, но не обнаруживая заметного волнения, и глаза их, в такой час, как бы говорят: „Все это вполне естественно, а — дальше?“
Проводив гостей, героиня садится на террасе дачи и вдруг замечает, что кто-то еще не ушел, упрямо сидит на скамье под деревом, достаточно нелепый в летнем белом костюме (осень), и странный: героиня замечает—он не отбрасывает тени (прием, понятно, не новый). Наверное это писатель Фомин, решает героиня. Назойливый тип, все время лезет и лезет к ней... Этот писатель действительно ей неприятен, он постоянно на глазах и „ ...в то же время его как будто не было, а была толпа разнообразных мужчин, женщин, стариков и детей, крестьян и чиновников, все они говорили его голосом, противоречиво и смешно, глупо и страшно, скучно и до бесстыдства умно. “
Короче, писатель.
Но на скамье оказался не писатель, а его герой, некто Павел Волков— более или менее материализовавшийся в меру убедительности описаний. Воспринимая мир, как и следует воспринимать мир литературному персонажу, он и саму героиню, живую, подвижную, думающую, принимает за такой же литературный персонаж. „Я думаю,—говорит он, — что с этого, — вот с этой встречи — и начинается роман. Должно быть, так и предназначено автором: сперва вы относитесь ко мне недоверчиво, даже неприязненно, а затем...“