И вот, — купюры в конвертах потекли в наши карманы. Появились золотые цепи, кольца и браслеты, рубашки за десятки тысяч, духи, барберы, дорогой алкоголь, ресторанная еда, и прочее, прочее, прочее. Мы обмазывались атрибутами успешного гангстера и вели себя соответствующе.
Мне пришлось перестроиться, — спать на полу и есть кошачий корм мне привычней, чем сорить деньгами. Но я прекрасно знал, как себя нужно вести, чтобы не выделяться. Ничего нового.
Добавим немного больше наглости для образа зарвавшегося засранца.
Незначительно изменим походку и жесты, сделав их более расслабленными.
Надменный взгляд из-под очков закрепит впечатление.
Новый Икари готов. Почти неотличим от оригинала, и одновременно его уже не узнать.
Чем больше завистливых голосов будет обсуждать меня за спиной, тем лучше я справился, скрывая себя настоящего.
Лучше так, ведь моя команда не представляет даже, что я намерен сделать. Для них непостижима сама мысль, что кто-то в одиночку может бросить вызов настоящей криминальной империи. Наверное, подобные ограничения накладываются в детстве: «один в поле не воин»; «дружба — это главное»; «одной рукой и в ладоши не хлопнуть», «одинокий бамбук легко сломается, а роща никогда». Чушь, которой нас кормят до несварения. Обезьяний коллективизм, романтизация стадного инстинкта, клонирование зависимых болванчиков.
Любой может перевернуть мир. Или хотя бы поджечь его краешек. Все, что нужно, — цель, упорство, и мало-мальски хороший план. Ну, ещё нужно быть освобожденным от оков морали, но это уже мелочи.
Каждая структура имеет брешь, каждый человек — слабую точку. Чем выше стены крепости, тем шире в них трещины. Знаю, — эти фразочки больше подходят цитатнику в «Ай-чате», но ведь так оно и есть.
Из размышлений меня вырвала тонкая рука, что легла на плечо и обвила шею. Кто-то накинулся на спину и крепко обнял.
— А кто тут маленький и злобный диверсант, а? — прошептала на ухо Муза.
— А ты чего вылезла? — спросил я, потягивая лимонад.
— О, как мило, и я тоже соскучилась.
Муза почти не появлялась с нашего последнего убийства. Иногда я слышал её голос, но сама она предпочитала оставаться в тени. Я её понимал, — она ведь не домашнее животное, пока творец спит, спит и его вдохновение.
— Хм, я серьезно, ты бы не появилась просто так, — шепнул я. — Слишком хорошо я знаю твою натуру.
— И поэтому так меня любишь, да?
— Именно. Так что, тебя возбудила вчерашняя заварушка? Я отправил тебе пару подарочков.
— Их жалкие души были костлявы, как морской окунь. Так, червячка заморить. Я здесь потому что ты вышел на охоту. И чую я, что на своем пути будет длинный след из распластанных мертвых тел.
— Не в этот раз, — мотнул я головой, — я буду осторожен. Никаких пустышек, никаких лишних жертв.
— Ага, — засмеялась она, — ты всегда так говоришь. А потом с катушек слетаешь.
Она ловко перепрыгнула через лавочку, оказавшись передо мной. В одной длинной рубашке на голое тело, с зачесанными волосами и в голубых очках в форме сердечек. Солнце блестело на её белой коже, красная полоса на предплечье казалась огненной.
— Ты похудела что ли?
— Конечно, мать твою, с такой-то диетой! То откармливаешь меня, то заставляешь воздерживаться как монаха. Сил не осталось, иммунитет ни к черту, вот, смотри!
Муза зажала пальцем ноздрю и высморкалась кровью на тротуарную плитку.
— Видел⁈ Ах, и да, ты же копа ждешь?
— Угу.
— Вон он, как раз паркуется, — показала она пальцем.
Я перевел взгляд на Тойоту, что занимала место на служебной стоянке. Из неё выбрался японец лет тридцати, в синей рубашке с коротким рукавом. Он закрыл машину и внимательно изучал двор полицейского участка. Я поднял руку, так чтобы он увидел. Да вот я, смотри! Заприметил. Еле заметно кивнул, топает в мою сторону. Я дождался, когда он приблизится, и выбросил стаканчик в урну.
— Икари Рио? — подозрительно спросил коп.
Я поднял голову, вглядываясь ему в лицо. Широкие скулы, небрежная щетина на щеках, шрам на губе, зачесанные набок волосы.