Он снова заворочался, пытаясь устроиться поудобнее, и тут дверь камеры отворилась. Ввалились два усача, здоровенные, широкоплечие, одетые в мешковатые штаны и заправленные в них рубахи, зато с обнаженными саблями, ножны от которых висели на широких кожаных поясах. От вида холодного блестящего металла Стаса мгновенно окатило страхом, но усачи только зыркнули на него из-под нахмуренных бровей, и один из них свободной рукой указал на открытую дверь.
«Вот и вызов на допрос…» В животе опять неприятно потянуло. Поднявшись с матраса, Стас растер лицо ладонями, остро жалея, что не может хотя бы умыться и причесаться. И пить опять хочется…
Он вышел из камеры, протопал по недлинному коридору, сопровождаемый усачами, чьи взгляды бдительно сверлили ему спину, и вышел на крыльцо. Глянул на небо, вдохнул полной грудью прохладный воздух, полный запахов близкой конюшни… Тычок в спину дал понять, что задерживаться не стоит.
— Иду я, иду… — буркнул Стас, больше проверяя свою способность говорить на местном наречии, чем надеясь на ответ. — Куда хоть ведете? Может, по дороге в уборную завернем?
Вместо ответа последовал еще один тычок в спину, несильный, равнодушный, но убедительный, а потом один из конвоиров двинулся вперед, показывая дорогу. Вздохнув, Стас последовал за ним, бросая жадные взгляды по сторонам.
Больше всего это походило на гарнизон, как их изображают в исторических фильмах. Каменные стены выше человеческого роста, массивные деревянные ворота, заложенные изнутри брусом, какие-то строения. Во дворе десяток человек занимается своими делами: кто-то раскуривает трубку, сидя на пеньке у стены, кто-то чистит сапоги, кто-то что-то зашивает… Стаса они все провожали любопытными взглядами, но никаких вопросов или выкриков. Ведут, мол, кого-то, и ведут. Значит, надо так, обычное дело.
«Ну, хоть столба для сожжения еретиков у них здесь нет, — подумал он с мрачно-истерическим юморком. — Хотя чего это я? Такие мероприятия проводятся на площадях при стечении общественности. Власти заботу о населении показывают, население раскупает местный фастфуд, чтобы зрелище веселее смотрелось, и все при деле! Аутодафе, совмещенные с массовыми гуляньями, повышают морально-нравственный уровень на порядок лучше!»
Он поднялся на ступени каменного домика, чисто выбеленного и ухоженного. Ни травинки под стенами, ни веточки на площадке перед самим домом. Прошел между конвоирами внутрь, потом — слабо освещенным коридором, и остановился, пока идущий впереди здоровяк стучал в дверь и отрывисто докладывал, что так и так, привели по распоряжению… арр-эрр-стеррр-штерррн…
Стас насторожился, пытаясь разобрать, кто его ждет, но первый сопровождающий отступил от двери, а второй снова толкнул его в спину. Пришлось переступить порог.
«Ну не герой я, — уныло подумал Стас. — И воображение слишком хорошее. А знание исторических реалий оптимизма никак не добавляет… Одна надежда — что к явной жертве особых претензий не будет, это все-таки не сообщник. И что за отсутствие денег с документами здесь высшей мерой не карают».
Он сделал шаг от двери и остановился, оглядываясь. Что ж, никаких прозекторских столов и банок с органами — уже хорошо. Железных дев и дыбы тоже не наблюдается — еще лучше. Обычный кабинет, обшитый деревянными панелями и очень просто обставленный, даже аскетично. От какой-нибудь современной приемной отличается лишь отсутствием техники, вместо нее — стеллажи с уныло-серыми картонными папками и массивный деревянный шкаф. У окна — письменный стол, за которым сидит невысокий лысоватый человек в темной одежде, перед ним чистый лист бумаги и чернильница, еще какие-то принадлежности… Секретарь, похоже. Второй стол — у стены, тоже рядом с окном, но так, чтобы свет падал не впрямую, а искоса, еще и штора за спиной задернута, оставляя сидящего в сравнительной тени.
Тем не менее, Стас отлично его рассмотрел — и предчувствия прямо взвыли о нехорошем. Ну как есть фанатик-инквизитор! Бледное тонкое лицо, очень светлые волосы, гладко причесанные и чем-то скрепленные сзади, глаза почти бесцветные, а взгляд недобрый и колючий. Черная одежда, но не скромный костюм, как у секретаря, а что-то вроде рясы из гладкого сукна, на котором серебряная цепь с каким-то символом поблескивает ярко и зловеще.
Стас присмотрелся еще внимательнее — сколько же этому типу лет? Хорошо за тридцать, даже ближе к сорока, пожалуй, — вон, какие мешки под глазами! И физиономия на редкость неприятная, надменная, буквально кричащая об уверенности в своей непогрешимости. Такой, если ошибется в человеке, ни за что этого не признает, скорее, похоронит свою ошибку вместе с человеком…