— Братва, а ведь меня убили!
Делом о взрыве могилы на Троекуровском кладбище занималась целая бригада следователей. Предварительные результаты показали, что взрывное устройство было неглубоко зарыто прямо под обелиском и приведено в действие звонком на пейджер, подключенный к детонатору. В результате взрыва восемь человек погибли на месте, еще пятеро были тяжело ранены, а остальные получили ранения разной степени тяжести. Некоторые из легко раненных успели разбежаться до приезда милиции, и в этом не было ничего удивительного, поскольку они уже успели «засветиться» в милицейской картотеке!
Когда оперативники подняли кладбищенские документы — надгробие было расколото вдребезги, — то выяснилась весьма любопытная вещь: помимо бывшего руководителя союза ветеранов Афганистана Александра Петровича во взорванную могилу были подзахоронены еще две урны — одна с прахом его матери — Серафимы Ивановны, умершей полгода назад в возрасте шестидесяти лет от рака молочной железы, и ее мужа — некоего Дмитрия Алексеевича Полутвы. Самое удивительное состояло в том, что этому самому Дмитрию Алексеевичу к моменту смерти было всего-навсего двадцать семь лет от роду, причем он умер за год до смерти своей престарелой супруги!
Получалось как в остроумнейшей фразе одного современного юмориста: «Молоденький мальчик женился на старушке, и когда он умер, ей досталось все его состояние».
Обычно известие о массовой гибели «братвы» вызывает у оперативников чувство «глубокого удовлетворения», но в данном случае потери понесли обе стороны — среди восьми погибших трое были штатными сотрудниками милиции. Следователи рьяно взялись за дело, справедливо полагая, что если не удастся вовремя докопаться до истины, то оно будет непрерывно пополняться все новыми и новыми трупами.
Филипп был приглашен на Петровку в числе прочих, оставшихся целыми и невредимыми свидетелей взрыва. Переговорив полчаса со следователем и, в сущности, не сообщив ему ничего нового, он подписал пропуск и, выйдя в коридор, уже направился было к выходу, но по дороге призадумался.
Раз уж он попал сюда, то почему бы ему не поговорить с каким-нибудь толковым следователем и не рассказать о недавнем покушении в метро и своих подозрениях относительно смерти отца? Вот только к кому обратиться… или просто постучать в первую попавшуюся дверь?
«Старший оперуполномоченный майор Прижогин Л. И.» — гласила табличка на двери кабинета номер 16.
Коновницын решительно постучал в дверь.
— Войдите, — послышался приглушенный, чуть дребезжащий голос, и Филипп решительно вступил в кабинет.
— Вы ко мне? — с сомнением посмотрел на него следователь с бледным лицом, на котором выделялись кустистые брови и бледно-голубые глаза. Лет ему было примерно столько, сколько Филиппу, и врач про себя решил, что не ошибся.
— Да, если позволите.
— Отчего ж не позволить? Садитесь.
Коновницын направился к стулу, но не успел присесть, как в кабинет буквально ворвался молодой следователь.
— Леонид Иванович, хотите посмеяться? — сам давясь от хохота, еще с порога спросил он.
— В чем дело, Петр, ты же видишь — я занят.
— Ну, всю эту историю можно рассказать за минуту. Представляете, только что у меня был мужик с заявлением о пропаже мертвого младенца.
— То есть? — вскинул бровь Прижогин.
— У мужика горе — жена долго не могла разродиться, а когда родила, то сын был уже мертвым. Вчера мужик пришел забрать труп из роддома, положил в сумку и поехал домой, но по дороге завернул в пивной бар, чтобы помянуть «невинную душу», как он сам выразился. Ну, и в итоге набрался до такой степени, что не заметил, как сумку украли.
— И что же здесь смешного? — кисло заметил Прижогин.
— Как что? — удивился его молодой коллега. — А вы представьте себе рожу, кто это сумку украл, когда он обследует ее содержимое.
— Все ясно. Ладно, Петр, иди к себе и не мешай мне поговорить с товарищем… Как, кстати, вас величать?
— Филипп Сергеевич Коновницын. Если хотите, могу показать паспорт.
— Да нет, зачем же, я верю, что вас зовут именно так, — усмехнулся следователь и, дождавшись, пока за Петром закроется входная дверь, предложил: — Ну, рассказывайте, с чем пожаловали.