— Мой муж попал в скверную историю… То есть пока не попал, но может попасть. Короче, мне требуется справка о том, что 14 июня с трех до шести часов вечера он находился на обследовании в твоей больнице. Ты можешь это для меня сделать?
— Для тебя бы я это, разумеется, сделал, — кивнул Филипп, — но ведь речь идет о твоем муже.
— А это не одно и то же? Ведь это я тебя об этом прошу!
— Это далеко не одно и то же… С какой стати я буду рисковать своим положением и изготавливать фальшивые справки, ради того, чтобы обеспечить алиби какому-то придурку, который неизвестно во что вляпался? Только потому, что ты имела глупость в него влюбиться?
— Он не придурок, а мой муж!
— Одно другого не исключает!
— Ты хочешь со мной поссориться и никогда меня больше не видеть?
— А ты думаешь, видеть тебя вот такой — по-прежнему неприступной да еще разговаривающей самым холодным тоном — доставляет мне безумное блаженство? А ты знаешь, о чем я при этом думаю?
— О чем же?
— О том, сколько раз в день он стягивает с тебя трусики, чтобы заняться сама знаешь чем!
— Какая пошлость! — поморщилась Вера, бросая окурок и вдавливая его в землю носком туфельки. — В общем, ты отказываешься?
— Нет, я согласен, но у меня есть одно условие.
— Какое еще условие?
Филипп поднял глаза и криво усмехнулся, ощущая себя в этот момент самым откровенным подлецом. Но, в конце концов, какого черта! После того, что она с ним сделала, неужели он не может позволить себе легкий шантаж?
— А ты сама не догадываешься?
— Не собираюсь ни о чем догадываться.
— Догадываешься, любовь моя, догадываешься, — покачал головой Филипп, ощущая себя в тот момент герцогом Анджело, пытающимся воспользоваться просьбой Изабеллы, которая пришла к нему просить за жизнь своего брата. — Тем более что все очень просто. Первый раз ты изменила мне со своим мужем, так что ничего страшного не будет в том, если теперь ты изменишь именно ему…
— Это с тобой, что ли? — Вера вскочила на ноги, презрительно глядя на него сверху вниз.
— А почему бы и нет? — Филипп порывисто встал, чтобы избежать этого унизительного положения.
— Какой же ты дурак! — фыркнула она и вдруг быстро пошла прочь.
Он дернулся было, чтобы по привычке побежать за ней, но вовремя спохватился — хватит с него этих проклятых унижений! Пора вести себя как настоящий мужчина… впрочем, разве то, что он только что сделал — это по-мужски? Но ведь если бы он без звука выполнил ее просьбу, она первая бы презирала его да еще посмеялась бы над ним в постели со своим ненаглядным муженьком!
Филипп смотрел вслед уходящей Вере до тех пор, пока вдруг не почувствовал, как глаза подернулись влажной пеленой. Проклятье, неужели это опять слезы? Совсем недавно, в самый разгар своих переживаний, он вдруг размечтался о том, что его научные опыты принесут фантастический результат — он найдет способ исправлять генетические ошибки, возникающие в процессе синтеза белка и, таким образом, обретет если не бессмертие, то возможность надолго продлить свою жизнь. И вот он будет оставаться сорокалетним, в то время как Вера и ее муж перешагнут через этот рубеж и постепенно начнут стареть и угасать… Неужели даже тогда она не пожалеет о том, что в свое время променяла изобретателя эликсира «вечной молодости» на какого-то паршивого радиоинженера?
О чувствах Веры можно только гадать, зато свои чувства он знает наверняка. Да он сам бы предпочел стареть вместе с любимой женщиной, чем оставаться молодым, но одиноким неопределенно долгое и бесконечно несчастное время!
Глава 9. Секс наяву и по телефону
Давно замечено, что на определенный тип людей — сейчас, как правило, это натуры нервные и романтичные — вид смерти действует крайне возбуждающе. Как уверяют историки, на закате Средневековья эта тенденция имела всеобщий характер. Так, на некогда знаменитом парижском кладбище Невинноубиенных младенцев «кости и черепа были грудами навалены в склепах, а также в верхней части галерей, обрамлявших кладбище с трех сторон… Среди непрерывно засыпаемых и вновь раскапываемых могил гуляли и назначали свидания. Подле склепов ютились лавчонки, а в аркадах, украшенных изображениями Плясок смерти, слонялись женщины, не отличавшиеся чересчур строгими нравами…».
Как ни странно, но образы смерти и разложения выражают не столько людской страх перед смертью или потусторонним миром, сколько являются признаками самой страстной и неистовой любви к миру земному и болезненного осознания неизбежной гибели, на которую обречен каждый из нас. И это осознание максимально возбуждает человеческие чувства, придавая им исключительную остроту.