Глава 13. Странные сцены
Ночью операционная морга представляла собой жуткое зрелище — нечто среднее между камерой пыток и лабораторией по изготовлению Франкенштейна. Все было залито бактерицидным фиолетовым светом, который излучали две специальные лампы. В стеклянных шкафах притаились зловещие инструменты — пилы для вскрытия черепов и грудных клеток, скальпели всех видов и размеров, крюки для извлечения внутренностей и многое другое. На полках, расставленных вдоль стен, находились большие банки с заспиртованными человеческими органами, пораженными разными ужасными болезнями — там было и сердце человека, умершего от инфаркта, и раковые легкие заядлого курильщика, и циррозная печень, и мозге огромной опухолью.
Впрочем, самое гнетущее впечатление производило неподвижное тело, лежащее на одном из операционных столов и закрытое окровавленной простыней.
— Ау! Платоша, ты где? — из коридора в открытую дверь операционной заглянула невысокая и слегка полноватая брюнетка лет тридцати. У нее были большие, слегка раскосые азиатские глаза, смуглые пухлые щеки и яркие губы. — Куда ты спрятался?
И тут, словно в ответ на ее вопрос, неподвижно лежащее тело вдруг начало медленно приподниматься, сбрасывая с себя простыню.
— Ай! — вскрикнула брюнетка. — Опять ты меня пугаешь!
— Молчи, женщина, — замогильным тоном отвечал Платон Васильевич Антонов, который в часы своих ночных дежурств обожал дурачиться подобным образом, — и молча подойди ко мне.
— Ну, хватит тебе, перестань, — улыбаясь, отвечала собеседница, проходя вдоль шкафов и приближаясь к столу. — Вставай и пойдем в дежурную комнату. У нас там еще шампанское осталось. Ай, что ты делаешь?
Последнее восклицание было вызвано тем, что длинные руки патологоанатома вдруг выпростались из-под простыни и ловко обхватили ее за талию.
Притянув женщину к себе, Платон сел и попытался ее поцеловать. Она охотно отвечала на его поцелуй и даже слегка откинула назад голову, однако стоило ему начать расстегивать ее кофту, как началось легкое сопротивление.
— Ну, в чем дело, Грета? — отрываясь от ее губ, недовольно поинтересовался патологоанатом.
— А зачем ты это делаешь?
— Затем, что лучшего места, чем этот стол, нам не найти!
— Совсем спятил? — и женщина недовольно высвободилась. — Ты бы еще в морозильной камере предложил!
— Тоже неплохой вариант, — глухо согласился Платон, резко спрыгивая на пол и снова заключая женщину в объятия. Слегка наклонившись, он одним рывком задрал на ней юбку и попытался стянуть колготки, жадно елозя руками по плотному, горячему заду.
— Ну, хватит, я сказала! Пойдем в дежурку, там и позабавимся.
— Но почему не здесь? Ты же медсестра, ко всему привыкла, и тебя ничто не может испугать.
— Я и не боюсь, но на диване намного лучше, чем на этом столе, где ты вскрываешь своих покойников! Отпусти меня, я все равно здесь не буду!
— Черт! — флегматично выругался патологоанатом, отпуская женщину, которая немедленно принялась оправлять юбку. — Как жаль, что здесь нет твоей милой племянницы Ани — уж ее-то точно ничем не смутишь… Нет, ну почему я, в отличие от какого-нибудь начальника, раскладывающего секретаршу на столе в кабинете, не могу заниматься любовью на своем рабочем месте?
— А если бы ты был могильщиком, то трахался бы прямо на могилах? — лукаво поинтересовалась Грета.
— А что в этом такого? — выходя следом за ней из операционной, поинтересовался Платон. — Любовь неотделима от смерти, поскольку это две, вечно сражающиеся между собой силы. Что такое любовь, как не стремление сохранить ту чудесную искорку, которая оживляет сложнейшее устройство, называемое человеческим телом, и исчезает неведомо куда в момент его разрушения? Ты только представь себе, каким фантастическим парадоксом является жизнь — ведь живой организм содержит в своих биологических структурах такую информацию, которая позволяет ему существовать в условиях той температуры, при которой он должен бы разрушиться!
— Ничего не понимаю из того, что ты сейчас говоришь! — буркнула Грета, открывая дверь дежурной комнаты и входя в нее первой.
— Да что же тут непонятного? — удивился Платон. — Я говорю о том, что материальная структура содержит информацию, позволяющую ей сохраняться в тех условиях, при которых ее сохранение невозможно! Именно эту, невесть откуда взявшуюся информацию, я и называю искоркой жизни. Недаром один средневековый схоласт называл тело «душой, труп на себе таскающей». Кстати, именно поэтому живой организм нельзя смоделировать — ведь носитель подобной информации должен был бы существовать при такой температуре, при которой он существовать не может!