Когда за грудастой мадам закрылась дверь, я вдруг вспомнила и хлопнула себя по лбу: черт! Я же забыла передать письмо Тамаре! Оно так и лежало, забытое в моей сумочке и ждало своего часа.
Позвонив ей и условившись, что заеду к ней вечером, я опять взялась за переводы. Нужно было наращивать темп.
У Тамары, в Кирьят-Шенкине я оказалась около семи вечера. Мужа дома не было — он находился у сестры вместе с детьми. Тамара поставила на стол чай, конфеты и присела рядом.
Я протянула ей письмо. Дрожащими руками взяв конверт, она раскрыла его и принялась читать перевод, написанный четким почерком Элеоноры. В это время я молчала и прихлебывала чай.
Тамара закончила читать и, отложив письмо в сторону, посмотрела на меня. Вдруг, как волны, перехлестнувшие плотину, хлынули слезы. Тамара рыдала навзрыд. Мне оставалось только успокаивать ее, так как я знала, что этот поток не остановишь. У Тамары слез было, как у клоуна с клизмочками на глазах. Держа в руках почему-то не оригинал, написанный Йоси, а Элеонорин перевод, она причитала, обильно смачивая бумагу:
— Что ж ты мне раньше-то не сказал, милый мой, что так меня любишь? Стеснялся, что ли? А я-то, дура, думала, что ты такой, как все эти — им лишь бы русской бабе подол задрать. Ты у меня совестливый был, стеснительный. Ну не силен, ну и что из этого? А в Америку поехал — сказал мне, что полечиться да родственников навестить. А каких — не сказал… Зачем же молчал? Да разве я бы не поняла? Боялся небось? Чего боялся, дурачок? Что я тебя этим поганым словом назову? Мамзером? Да я и слыхом не слыхивала таких слов! Глупости какие ваши попы придумали, а тебе и твоим правнукам жизнь ломать?! Нет уж! — Тамара оторвала ладонь от лица и, сжав кулак, погрозила кому-то невидимому. — Не выйдет!
Мне стало боязно, что Тамара выплачет всю влагу из организма и помрет от обезвоживания, поэтому я протянула ей носовой платок и, не найдя ничего лучшего, принялась постукивать ее по спине, как будто прогоняя застрявший в горле кусочек. Как ни странно — это помогло. Она прекратила рыдать и вдруг с решимостью сказала:
— Я убью его! Найду и убью!
— Кого, Тамара? — я не на шутку испугалась за ее голову.
— Убийцу. Он же мне всю жизнь поломал! Жили бы мы сейчас с Йоси…
— Не понимаю тебя, Тамара, — опять влезла я, не в свое дело, — то ты мужа бросать не собираешься, то с Йоси хотела жить. Что же получается?
— Ой, Валерия, тебе хорошо так рассуждать, у тебя вон какой — молодой, красивый, образованный. А я ведь сама все тяну, всю жизнь! Когда же отдохнуть приведется?
Странно, вот уж не думала, что моя жизнь может еще служить поводом для чьей-то зависти.
Вообще-то Тамара начала меня понемногу утомлять. Ее буйная энергия, направленная на подавление всех и вся, уже выводила меня из себя. Но я терпела, так как она из разряда подруги превратилась в разряд клиентки, а за выездные дела я беру дороже, плюс расходы на дорогу.
— Тамара, у меня дела. Если тебе еще что-то нужно, звони мне на работу.
Дарья на каникулах совсем отбилась от рук. С самого раннего утра пропала и пришла только в шесть вечера, причем от нее жутко пахло костром и уксусом. Оказалось, что весь ее класс собрался в национальном парке отпраздновать Песах. Моя дочь была ответственна за маринад — дети купили куриные крылышки и жарили их на мангале. Когда я спросила, почему именно крылышки, моя дочь ответила с легким недоумением:
— Потому, что дешевле их только суповые наборы из костей…
Через день она собралась в Нетанию, видите ли, в ближайшее к Нетании поселение раз в десять дней прилетают тарелки, и сегодня как раз десятая ночь…
Вот насчет тарелок я уже резко воспротивилась. Нечего дурака валять! Мне звонила учительница по закону божьему и сказала, что у Далии (так ее зовут в школе) проблемы с сотворением мира. То есть не с сотворением мира, а с тем, как это учат на уроках Библии. Она отказывается отвечать на вопросы и твердит о теории большого взрыва и о динозаврах, которые не вписываются ни в один день творенья. Придется посидеть с ребенком и объяснить ей, что, если она не хочет верить в это, никто не заставляет, но пусть обозначит себе в голове закон божий, как урок фольклора и тогда сотворение мира пройдет значительно легче.
Пасхальные двухнедельные каникулы кончились, возле пекарен выстроились огромные очереди за хлебом (в течение двух недель в Израиле запрещено торговать хлебом, мукой и макаронами, можно продавать только мацу), дети начали учиться, и я стала постепенно забывать об этой жуткой истории.