— В Европу? — спросил Розовски.
— Кажется, да.
— Вот как… — Натаниэль задумался. — Вы не знаете, кто-то помог ей устроиться? Или она сама нашла работу?
— Не знаю.
Тут Цви Нешер, слушавший все это с явным неодобрением (разговор давно уже велся по-русски, поэтому неодобрение адвоката относилось к самому факту его, а не к содержанию), счел нужным вмешаться:
— Мне кажется, господин Розовски, что вы не отдаете себе отчета в том, в каком тяжелейшем психологическом состоянии находится госпожа Смирнова.
— Почему же, вполне отдаю, — возразил Натаниэль. — Можете мне поверить: я не задавал никаких сложных вопросов — самые элементарные, которые задал бы на моем месте любой. Не правда ли? — обратился он к Виктории.
— Все верно, господин Нешер. Самые обычные вопросы. Но сейчас я хотела бы отдохнуть. Извините, Натаниэль.
— И впредь, — подхватил адвокат, — будьте добры говорить на языке, который я понимаю.
Натаниэль посмотрел сначала на Викторию, потом на Нешера, пожал плечами.
— Вы правы, Виктория, — сказал он. — Я, наверное, действительно пришел не вовремя. Что же до вас, господин Нешер, то вы все время забываете: я не полицейский следователь. Я частный детектив, нанятый вашей же клиенткой. Иными словами, я нахожусь в вашей команде, а не в команде противников.
«Во всяком случае, мне бы этого очень хотелось», — мысленно добавил он, проходя мимо сидевшего с кислой физиономией адвоката к выходу.
Когда подкатил автобус и распахнул дверцу, зазвонил лежавший в кармане куртки телефон. Натаниэль убрал с подножки ногу, извлек из кармана телефон.
— Слушаю!
— Привет, Натан. Сто лет не виделись. Как дела?
Только через долгие несколько секунд Розовски узнал голос старого своего друга Давида Гофмана.
— Дуду, привет! — обрадованно воскликнул он. — Как хорошо, что ты позвонил! Ты не представляешь, насколько мне осточертело говорить о делах.
Натаниэль уселся на скамейку под пластиковым козырьком. Водитель, ожидавший его, укоризненно глянул на не-состоявшегося пассажира. Автобус укатил.
— Ты бы и сам мог позвонить, — ворчливо заметил Гофман. — А вот насчет того, что тебе осточертело говорить о делах — заранее приношу свои извинения. Я, видишь ли, хотел бы с тобой посоветоваться именно по делам. Правда, не по своим.
— Ну вот, — проворчал Розовски. — Кажется, я начинаю понимать зубных врачей, избегающих общения с друзьями. Ладно, выкладывай — что там у тебя случилось? Университет ограбили? Твои студенты сколотили преступную группировку на предмет торговли старинными рукописями?
— Слава Богу, нет, — Гофман засмеялся. — Студенты в порядке, университет тоже. Просто у нас в лаборатории работает одна репатриантка. Уборщицей. Сегодня пришла на работу, я смотрю — на ней лица нет. Спросил, что случилось — она в слезы. Кое-как добился от нее ответа — она еще и говорит на иврите плохо, еле смогла объяснить. В общем, оказалась жертвой мошенничества. Я бы хотел, чтобы ты ей помог. Рассказать подробности?
Натаниэль посмотрел на часы.
— Подробности лучше бы услышать от нее самой, — ответил он. — Ты звонишь с работы?
— Да, конечно. Я буду в университете до десяти.
— А она?
— А что? Ты можешь подъехать? Тогда я просто попрошу ее задержаться.
— Могу подъехать, могу, — Натаниэль притворно вздохнул. Он даже немного обрадовался необходимости заехать в университет. Во-первых, действительно соскучился по старому другу, а во-вторых, очень кстати вспомнил о парнях-студентах, подрабатывавших в фирме «Пуримшпиль».
Новый автобус появился через пятнадцать минут. Пассажиров было немного — человек пять или шесть. Розовски прошел в конец салона, опустился в кресло.
Быстро темнело. Автобус долго кружил по тель-авивским предместьям, потом еще дольше колесил по городу и, наконец, вывернул на трассу Дерех Петах-Тиква. Когда позади остался железнодорожный вокзал и улица повернула в направлении университета, была уже половина девятого.
В это время зазвонил телефон. Натаниэль поднес аппарат к уху.
— Натан, это я, — голос говорившего то и дело прерывался — связь была не очень, — так что Натаниэль не сразу узнал собственного помощника. — Только что из «Султановых прудов». Есть кое-что интересное. Бармен — его зовут Эли — утверждает, что бокал с горькой настойкой человеку, сидевшему в паланкине, поднес не хозяин. То есть не тот человек, который изображал из себя Аркадия.