— А высоко сидит Корнилий-то, — ехидно заметил некто из ближних опричников.
— Высоко… — хрипло повторил царь, — ничего… окоротим!
С этими словами он резко повернул коня и поехал быстро и теперь уже, не останавливаясь, на мост через Пскову и далее в гору.
Обедня в Троицком соборе подходила уже к концу. Служащий ее преподобный Корнилий вошел в алтарь, дабы совершить там последнее таинство превращения вина и хлеба в Кровь и Плоть Господа, когда царь, стоявший всю службу молча и неподступно, как неживой, сошел с царского места в правом крыле собора и сам направился в алтарь. Никто не двинулся за ним, в храме прекратилось пение, слышен был только треск оплывающих свечей. Государь прошел царские врата, тяжело опираясь на высокий посох, преклонил голову перед священником.
— Отец, благослови…
Корнилий в одетом на нем тяжелом золотом сакосе стоял у престола Господня и держал в руках чашу с кровью Христа.
— Благословен будь, царь русский, — проговорил он глухо, — да воздастся тебе по заслугам твоим, да будет тебе по вере твоей.
Два человека стояли друг перед другом и оба они были равны во всем. Один был владыкой земным, другой служил владыке небесному. Ростом оба они были высоки, но один, в одежде опричника, был черен как ночь, другой — в золотой одежде священника, был светел как день. Похоже было, что на золотое солнце надвигается черная туча. Недалеко было и до молнии.
И молния сверкнула!
Когда отец Корнилий приблизился к царю, то государь резким движением разъял свой дивный посох, так что навершие его отскочило в сторону, а из посоха вышел тяжелый стальной кинжал, зеркальное лезвие которого сверкнуло необычным голубоватым отливом. Царь сильно ударил этим кинжалом священника в горло, вонзив острие в самое адамово яблоко. Преподобный Корнилий захрипел и рухнул вперед на царя, заливая потоками крови алтарь и одежду государя. Золотая чаша, бывшая в его руках, опрокинулась, и Кровь Бога смешалась с кровью человеческой.
Царь брезгливо отряхнулся, вложил кинжал обратно в посох и вышел из алтаря. Там, стоя перед аналоем, он объявил высоким своим трубным гласом:
— Ныне я, помазанник Божий, свершаю суд свой над городом Псковом и его изменными жителями. Собаку Корнилия уже прибрал Господь. Ныне говорю вам, опричники, берите все, что есть в этом соборе, пустошите его, зорите место это, да будет здесь смрад и тлен!
После этих слов он прошествовал важно к дверям, а сзади его уже поднимался дьявольский гул, раздавались стоны прихожан, вопли кромешников. Слышались удары падающих со стен икон, разбиваемых золотых сосудов, разрушающегося иконостаса.
Пока опричное воинство грабило собор, выносило из ризницы драгоценные одежды и утварь, царь прогуливался по паперти, и состояние духа его явно улучшилось. Словно он сделал какую-то тяжелую, но необходимую работу и теперь мог и поразмышлять и поговорить с кем-нибудь. На удивление свое, он заметил невдалеке от себя того самого юродивого, блаженного дурачка, что давеча так сильно прогневил его. Но теперь царь был настроен благодушно и, подозвав простеца, решил пошутить над ним.
— Вот, человек божий, — сказал он ему, милостиво подавая копеечку, — ты живешь истинно, как Христос велел. Не нужно тебе ни одежд золотых, ни курений заморских ароматных. Вот коли бы все попы мои такими скромниками были, то сколь богато царство мое сотворилось бы. Тебе ведь, человече, и хором никаких не нужно, ты небось во дворе как собака живешь, а питаешься чем?