Такой-то страх овладел и жителями древнего и гордого Господина Великого Новгорода. Отворили новгородцы ворота свои царскому войску, и пошло-поехало. Сначала опричники, как водится, разорили храмы Божии, разграбили Святую Софию. Сшибли колокола со звонниц, казнили иерархов. После принялись за богатых новгородцев — разорили усадьбы гостей торговых, разбили амбары великие, что возле пристаней на торговой стороне стояли. Простой люд новгородский сидел по домам своим — думал, этим и обойдется. Не обошлось. Приказал государь казнить каждого третьего. И вот с утречка, а в середине января это было, пошли опричники облавой на новгородский посад. Окружат какой городской конец, так что и птица не пролетит, мышь не проскользнет, да и начнут всех людишек из домов выгонять — дескать, идите на государев суд, на каменный мост, на Волхов — там узнаете, почто государь на вас гневается. Кто не пойдет, тот, стало быть, изменник, того живым в домах попалим. Что ж, народ идет, государь ведь требует. А на каменном мосту уже стоит Малюта Скуратов с князем Вяземским да с прочими. Один конец моста открыт — заходи народ православный! — А другой конец перекрыт возами да частыми кольями. Люди на мост идут. Иные в шубах, иные в кафтанах, отороченных мехом, — народ в Новгороде испокон века не бедный, мастеровитый, промыслительный народ. Жены в душегрейках на собольем меху, в сапожках красных, в шалях пуховых. Детки и те в кожушках, в шубейках беличьих да заячьих, поясками узорными перепоясанные. Всем охота поглядеть на государев суд…
Тут и начинается. Напрасно люди ждут суда или приговора какого. Нет. Оцепят опричники малую толпу людей, пики на них наставят…
— Раздевайся!
Люди плачут, а раздеваются. Все трясутся как припадочные, кто плачет, кто молиться пробует, да сил и на молитву нет. Опричники собирают одежду всякую и на возы ее складывают. Потом Малюта в черном кафтане с железом на груди к людям подойдет, усмехнется.
— Что, страшно! — скажет так, а сам улыбается. Хвать у матери дитя. Мать в слезы, кричит, за рубашонку детскую хватается. А Малюта ребенка за ножку в воздух подбросит и прямо в воздухе саблей напополам. Потом махнет ручищей: отделывай их! Пошла потеха… Опричники копьями мужиков колют, женщин саблями рубят, детей в Волхов кидают. Многие жены сами вслед за ребеночками своими в реку кидаются. Когда всех отделают да в реку тела сбросят, то новую толпу на мост заводят и все с самого начала. Денек зимний короток. Вот уж и смеркается, а народу живого, не казненного — ой-ей сколько! Тут уж начинают живьем в реку кидать всех — и мужиков и жен. Волхов не замерз, а все же вода холодна, в такой воде долго не покувыркаешься. Люди плывут, пытаются берега достичь, но на реке лодки с кромешниками — людей кольями топят, по головам бьют — крик, плач, стоны. Тяжко народ умирает. Тяжел ты, гнев государев.
Иван с Ярославова городища на потеху эту зрит, бороду оглаживает. Хорошо дело идет. Смиряется Господин Великий Новгород, никнет как трава перед грозой.
Не всех людей опричники дотемна успевают убить. Кого не успели, тех обдерут как липку да и отпустят: идите покуда! Все едино — далеко не уйдете.
И действительно, побредут люди к своим домам, в свой конец, а там уж ни домов, ни сараев — одни пожарища. Покуда суд государев шел, весь конец спалили опричники. Не осталось у людей ни одежки, ни обувки, ни пропитания. Соберут новгородцы погорелое, что на пепелище найти можно, в санки ручные сложат, потянут к воротам. А у ворот государева стража: не велено! Снимут люди с себя последнее, отдадут опричникам. Стражники еще всех обшарят, с девок серьги сорвут, с мужиков сапоги стянут; после, ободранных и раздетых, выгонят взашей в ворота — идите, идите, все равно околеете!
Кого пускают, а кого и нет. Если девка красовитая, на лицо пригожая да в теле — ту тянут в общую избу, там с ней потешиться. Девка плачет, на снег падает, а с нее рубаху последнюю рвут, а родичи ее на все это смотрят, головы поднять не смеют — все словно мороком обморочены, страхом великим объяты. Выйдет народ за ворота… Куда идти? У многих родные в Пскове, давнем новгородском пригороде, но до Пскова далеко. А ночь сырая да стылая, кругом ветер пополам с дождем, под ногами грязь непролазная. Бредут старики родители, а все слышится им, как дочка их красавица кричит за городскими воротами, кобелями-опричниками терзаемая. И вправду, уж не потеряли ли люди обличье свое человеческое, душу свою, Богом данную, уж не обронили ли где случаем… Господь не отступился ли от людей?… Страшно в таком мире жить, где люди — не божьи, где человек — хуже скотины бессловесной.