— Странно слышать такое от того, кто сам торгует снедью.
— Я хлеб не скупаю! — заревел трактирщик. — Я голодных кормлю и бездомных обогреваю! Насильно не зову, без денег не даю, но и рубашку последнюю не снимаю!
Трактирщик грохнул по столу кулаком и выбежал вон. Через минуту он ввалился с бочонком на плече.
— Нате!.. — прохрипел он. — Все равно скиснет: некому вино пить! Да не пугайтесь вы, деньги возьму только за тепло и желуди…
— Вот истинно христианский поступок! — быстро проговорил монах, придвигая ближе к бочонку опустевшие кружки.
В дверях мелькнуло испуганное женское лицо.
— Сильвен! — послышался умоляющий голос.
— Молчать! — рявкнул трактирщик и запустил в дверь медалью.
Остальное Рено запомнил плохо. Красная струя била из бочонка, кровавые пятна как встарь растекались по выскобленному дереву стола. Винный дух ударял в нос, несытная сладость желудей не могла утишить его. Огромный Пети плясал, распахнув куртку, а хозяин швырялся желудями в дверь всякий раз, как там показывалась его жена.
На какое-то время Рено вовсе забыл самого себя. И вдруг неожиданно увидел, что стоит на коленях перед монахом, ухватив его за край рясы, и твердит:
— Как же за такую малую вину столь невыносимое наказание?
А монах, силясь отпихнуть его ногой, кричит:
— За четверо меньшее сера и огонь излиты на Содом и Гоморру!
Ему удалось вырвать полу из рук Рено, он, громко икнув, сполз под стул, и оттуда послышался слабеющий голос:
— Прийди, малютка, вечерком!..
Рено метнулся к выходу, выбежал на улицу. Он бежал по качающейся ускользающей из-под ног дороге. Ему казалось, что сзади приближается нутряная икота монаха, и гнусавый голос выводит:
— Истинно говорю, Содому и Гоморре в день страшного суда будет легче, чем всем вам!
— Не верю! Бог милосерден! — закричал Рено, оборачиваясь.
Сзади никого не было. Уже темнело, на небо набежали тоскливые размазанные тучи. Начал накрапывать дождик. Дороги под ногами тоже не было, в угарной спешке он сбился с пути и забрел в лес.
Рено пошел наугад, время от времени захватывая горстью мокрую ивовую ветку и вытирая ею пылающее лицо.
Домик стоял в глубине леса, приземистые буки скребли ветками ставни, ежевика плотно обступала тропинку. Дом казался брошенным — ни шума, ни дымка, но в сердечко на одной из ставень пробивался тоненький лучик света.
Рено постучал. В доме послышалась тихая возня, что-то звякнуло острым стальным напевом, потом хриплый мужской голос спросил:
— Кто там?
— Прохожий, — сказал Рено, — пустите переночевать.
— Я лесник его величества, — предупредил голос.
— Я сам был лесником, — ответил Рено, — и не хочу дурного.
— Я открою дверь, — донеслось из дома, — и если вы грабители, то войдите и посмотрите, есть ли тут что грабить. В доме ни тряпки, ни корки, король забыл, что у него есть слуга по имени Гийом.
Послышались удары, хозяин выбивал клинья, запиравшие дверь. Дверь распахнулась, на пороге появилась фигура во рваном охотничьем кафтане и ночном колпаке.
— Заходите! — воскликнул хозяин. — Заходите все, сколько вас там есть! Заходите и берите все, что найдете! Забирайте четыре стены и меня заодно! Можете утащить в преисподнюю!
— Я один, — испуганно сказал Рено.
— Надо же! — удивился хозяин. — Этак он еще и за ночлег заплатит. Заходи, что на дожде стоять.
Рено вошел. Ему было страшно оставаться в одном доме с сумасшедшим, но бежать по тропинке между двумя рядами колючих кустов, подставив спину под этот взгляд и сталь, звеневшую за дверью, было страшнее. Кроме того, в доме горел огонь.
Лесник запер дверь, глухие удары по дереву заставляли Рено вздрагивать.
— Вот, — сказал хозяин, появляясь в комнате, — в этом углу мох и сено, в том — сено и мох. Ложись, где нравится.
Сам он сел на чурбан посреди комнаты. Из-под обтрепанных краев кафтана торчали голые ноги, покрытые рыжим волосом.
— Штаны продал, — сообщил хозяин, — а кафтан никто не берет. Боятся. Поймают бродягу в одежде королевского лесничего — повесят, не спросивши, как зовут.
— С чего у тебя такая бедность? — не выдержал Рено. — Королевские угодья, лесник…
Хозяин захохотал. Он смеялся долго, со всхлипом, потом закашлялся.
— Лесник!.. — прохрипел он. — Лес-то бедный! Красного зверя нет, а где нет красного зверя, там держат в черном теле. И раньше платили кое-как, а теперь и вовсе забыли. Но я им — тоже! Гляди, бревнами топлю! И вообще!.. Входи в лес, кто хочет! Руби! Трави! Стреляй! Я сам цельный день в лесу. И ничего… Ни одного дрозда не осталось. Пичужек жру.