Снился блаженному Николке, что обитал в тесной и холодной каменной каморке, под самой Троицкой колокольней, чудной сон. Будто ребенок он еще и пасет коров на весеннем лугу. А хороши луга весной за Печерами — зелено все, холмы вокруг веселые, овражки между холмами, в овражках ручейки звенят. Весна… И вот идет по лугу к Николке навстречу чудной старичок — совсем седенький, горбатенький и в белой одежде. Думает Николка, что это инок из близкого монастыря, но почему он в белой, а не в черной одежде и простоволос. Чудно… Вот подходит старичок к Николке и крестит его по-православному — двоеперстным крестом. Значит, все-таки инок. Кланяется Николка божьему человеку, принимает его благословение. А старичок и говорит ему:
— Ступай, Николка, во Псков, там ныне беда великая, идет на город страшный прохожий человек. Силен он, и злобен, и лют. Всех людей он христианских бьет, старикам головы рубит, малых детишек в речке топит. Нету в людях силы ему воспротивиться. Один ты, Николка, можешь путь-дорогу прохожему этому из Пскова указать.
Удивляется Николка, как же он, малец, сможет страшному прохожему перечить, как путь ему укажет.
— Слаб я, святой отец, — говорит он старику, — да и мамка с батей не пустят меня во Псков, да и хозяйство у нас. Сам я не волен в себе, мамкин я и батькин.
А старичок этот вдруг положил ему руку на голову, по головке погладил да и слезами горючими залился.
— Нету, — говорит он, — у тебя, Николка, ныне ни батьки, ни мамки, всех латиняне мечами порубили, а оставшихся в церкву согнали и там сожгли. Ныне ты, Николка, ничей, а значит, Божий. Божий ты человек, Николка, и сил у тебя много… много, как у Отца нашего небесного!
В этом месте сна блаженный Николай проснулся и долго еще лежал на лавке, покрытой соломенной подстилкой, и все вспоминал убогим своим умом свою прошлую жизнь. Родом он точно был из Печер, и действительно убили у него иноземцы из ливонской земли всех родных. Тогда приютили его печерские монахи, но стали замечать в скором времени, что ребенок этот чудной. Мог он долго стоять и смотреть на солнце, и не слеп при этом, мог он брать голой рукой раскаленное железо, а боли не чувствовал и рука у него не горела. По зиме надевали на него теплую шубейку, а шубейку он скидывал и ходил в одной сорочке и не мерз. Речь мальчика этого была непонятной, невразумительной, и мог он иногда беспричинно смеяться, а иногда вдруг плакал неизвестно из-за чего. Поняли тогда монахи, что блаженным растет Николай, что не стать ему никогда ученым иноком, или покорным трудником, или тихим молитвенником перед Богом, а уготована ему другая стезя — стезя трудная, неблагодарная. Быть ему всегда ребенком уготовил Господь, дитем малым всю жизнь с умом чистым, с помыслами безгреховными. Такие-то ближе всего ко Господу. Более всего возлюбил Господь малых сих. Но трудно это! Давно заметили святые отцы, что трудно и монаху в монастыре душу свою спасти, а во сто раз труднее в миру блаженному спасаться. Люди-то в миру злы, неблагодарны, завистливы, насмешливы. Юродивый живет, как Бог велел — не пашет, не жнет и кормиться как птицы Божии только тем, что люди подадут. А люди-то ведь они жадны, кто подаст, а кто и плюнет, — а все терпи! Знамо, ты человек Божий, все должен принимать безропотно.