Что же произошло? Родственники убитого принесли его труп в прокуратуру в знак протеста, устроив здесь круглосуточное дежурство. Вместе с покойником. Протестовали против беспомощности следственных органов, которые не могли поймать преступника. Шум стоял в конце рабочего дня. Протестовавших убеждал прокурор, приехал начальник РУВД, администрация района вмешалась…
Поэтому Варустина встретил я усталым кивком: суета утомляет похлеще работы. Да и тема для разговора вроде бы оказалась исчерпанной. Я знал, откуда деньги, и знал, на что они пошли. Оставалось приступить к процессуальному оформлению документов.
— Итак, Варустин, зажили счастливо? — усмехнулся я.
Он тоже усмехнулся, но через силу, из вежливости. Видимо, моя усмешка ему не понравилась. Эту догадку он подтвердил:
— Какое там счастье…
— Да ну? Вы же его напрямую увязывали с деньгами…
— Не вышла прямая.
— А что такое? Деньги вы истратили с толком…
— Дело не в деньгах.
Он провел пальцами по губам, затем коснулся ими висков, словно вытер, и вздохнул. Я не торопил. Неужели жилось ему тревожно от того, что получил незаработанные деньги?
— Следователь, пошла у меня какая-то нетудыха.
— То есть?
— Звонит ночью телефон, снимаю трубку — молчанка.
— Молчанка, Варустин, хорошо. Мне позавчера позвонили ночью, и женский истеричный голос спросил: «Козел, будешь платить алименты?»
— Со словами-то понятно. А когда молчанка днем и ночью…
— Телефоны у всех барахлят, — успокоил я.
— Телефон может барахлить, — согласился он. — А телевизор?
— Что «телевизор»?
— Может барахлить?
— Сколько угодно.
— Я не про полосы и не про четкость… Может телевизор сам включаться?
— Ну, если какая-то автоматика…
— Без всякой автоматики, «Радуга». Взяла и включилась.
— И какая программа?
— Никакой, таблица.
— Ну, сами врубили да запамятовали.
Он задумался, оценивая мои слова. Впрочем, чего ему думать — за четыре года все десять раз передумал. Меня другое удивляло: неужели такие мелочи, вроде глухих звонков да само-включение телевизора, могли отравить жизнь богатого человека? Или отравляло сознание, что когда-нибудь все откроется и надо будет отвечать?
— Буквально через неделю после этого…
— После лошади?
— Нет, после того как начал тратить деньги, умирает моя мать.
— А сколько ей было?
— За семьдесят.
— Ну, естественная смерть.
Я понимал, что смерть матери Варустин связывает с дармовыми деньгами. Но эта связь могла быть только через совесть. Я же зачислил его в потенциальные преступники, а они потому и потенциальные, что лишены совести. Варустин вспомнил:
— Перед смертью матери я голую женщину видел…
— Где?
— Из парадного вышла, мне улыбнулась и рукой помахала. Это к беде.
— Варустин, недавно участковый Ружейников задерживал пьяную воровку Симону по кличке Поросенок. Она в чем мать родила бегала по парку, тряся отвислыми частями тела, поскольку Поросенок. Ее там видело человек пятьдесят. Им всем грозит беда?
— Это другое.
Заметив мое недоверие, Варустин стал делать длинные и задумчивые паузы, словно решал, говорить или нет. С одной стороны, мне дорого время и Варустина хотелось поторопить; с другой, спешка следователю противопоказана, ибо неизвестно, какую информацию выдаст человек.
— Как ваше имя-отчество? — вдруг спросил Варустин.
— Сергей Георгиевич.
— Я вам еще два факта сообщу, Сергей Георгиевич.
Получалось, что он как бы спрашивал разрешения. Я кивнул. Впрочем, он мог подчеркнуть значимость этих двух фактов. Его мистические случаи в протокол, разумеется, не заносил. Кстати, я уже возбудил уголовное дело по факту присвоения денег и вел официальный допрос.
— На стене висела фотография матери. Снялась, когда ей было лет сорок. Прошло девять дней после ее смерти. Да… Я был на кухне… Жена в комнате закричала так, что стеклянная посуда тренькнула. Вбегаю в комнату, жена показывает на портрет матери… У меня кожа пошла мурашками… Вместо матери! Черты ее, матери, но все потемнело и высохло. Как лицо мумии. Только глаза горят и на меня смотрят с живой злобой… В тот день мы ночевать ушли к соседке.
— А что с фотографией?
— Сжег.
— Зачем?
— Испугался.
Воспоминания зримо легли на Варустина. Он даже стал меньше, поникнув, как неполитое растение. И, похоже, ждал, чтобы я объяснил ему случай с фотографией, как и случай с голой женщиной. Но я не знал, что сказать, и меня занимало другое: участие жены делало рассказанное объективным фактом — два свидетеля, как два понятых, удостоверяющих событие. Впрочем, следователь не обязан наставлять обвиняемых на материалистический путь. Вышел из положения я проще: