ИЗБРАНИЕ АМЬЕЛЯ
Город Алет на реке Од, 1194
— Бу-у! Бу-у! — гудит труба, а щеки трубача то разбухают, то вдруг втягиваются, обозначая резкие складки у рта.
А рядом — сопельщики, и дудельщики, и бубенщики, и прочие музыкальщики, и даже один чрезвычайно нагломордый малый с гуденным сосудом, сделанным из козьей шкуры и изрыгающим меланхолические звуки.
Но пуще всех сегодня барабанщик… ах, этот барабанщик и с ним еще дудочник! Подле них самая большая толпа народу. Кто кричит, подбадривая игрецов, кто головой кивает в такт — так-так-так, кто ногой притопывает, а которые и просто стоят недвижно, разинув рот и выкатив глаза.
Расставив барабаны, большие, и малые, и вовсе крошечные, с кулачок домны Элисаны, вовсю хлопочет над ними барабанщик. То пальцами их коснется, почти невесомо — ш-ш-ш, — то вдруг пятерней хватит — бах! — то перебором пройдется ту-тук! ту-тук! — и слышится, как дождь шумит по листьям, как пыль, подгоняемая ветром, течет по жарким улицам, вниз, вниз, к подножию холма, как отдаленно ходит по горам гром, как стучат где-то копыта: кто едет? кто поспешает?
Будто хозяйка над кастрюлями, трудится барабанщик — везде поспеть, ничего не забыть, здесь вовремя выпустить пар, тут сдвинуть крышку, а во-он тамочки разочек щепоточку соли бросить — тюк!
И лицом танцует вослед за пальцами — ни длинному носу, ни острому подбородку, ни впалым щекам, ни лбу — сплошь морщины, — никому-то покоя нет, все в движении, все в пляске.
А дударь, летами куда помоложе, тихо дует в дудку — нежно поет дудка, голосом почти не деревянным.
Третьим товарищем волшебного барабанщика была девушка лет двадцати — рослая, полнотелая, чернокудрая девица с белыми руками, а под каждым пальцем у нее на тыльной стороне ладони — ямочка.
Стоит против дударя, ждет. Поводит плечами и бедрами, улыбается, выхваляется: заранее знает, что не оплошает.
Вот сыграет дударь куплетец, отлепит губы от дудки, усмехнется. Тотчас же девушка тем же голосом, что и дудка, куплетец повторяет — да так искусно она это делает, что закрой глаза и не разберешь, где девушкин голос, а где дудкин.
А конь под пальцами барабанщика стучит копытами все громче — все ближе всадник: кто едет? кто поспешает?
Эн Бертран де Сейссак — вот кто! Наипервейший сеньор во всей округе Каркассонской — вот кто! Наш милостивый господин — вот кто к славному городу Алету приближается, и с ним — свита многочисленная, знатная да веселая, а знатнейшие меж гостей эн Бертрана — эн Гастон, виконт Беарнский, и брат его эн Гийом де Монкад, оба востроносые, большеротые, с глазами быстрыми, дерзкими, лукавыми.
А конь под Бертраном черный, поводья золотыми кистями украшены; сам же всадник в белом и синем. Лицом светел эн Бертран, будто и не доводилось ему испытать ни прикосновения горячих солнечных пальцев, ни поцелуев пронизывающего ветра.
Бурлит, бушует, безумствует большая летняя ярмарка в Але-те, старинном владении Сейссаков. Городок хоть невелик, да славен: бьет здесь целебный горячий источник. Оттого и хворых в Алете от веку не водилось, а если кто ошибкою и занедужит, то непременно исцеляется, причем в самые короткие сроки.
А что это творится сегодня у городских стен?
— Пожалуй что не удастся нам нынче войти в этот город, эн Бертран, — говорит Гастон Беарнский, останавливая коня.
— Отчего же? — возражает эн Бертран.
— Да оттого, ежели вы этого еще не видите, что у городских стен кипит самая настоящая битва, — отвечает эн Гастон и щурит глаза. — И дабы целыми и невредимыми миновать ворота, придется нам перебить немалое число жителей Алета, а сие, согласитесь, весьма нежелательно.
Тут эн Бертран начинает смеяться и вместо ответа направляет коня прямо в гущу сражения.
А сражение завязалось нешуточное, ибо прихожане Сен-Мартен-де-Алет с разнообразным оружием в руках ополчились на прихожан Сен-Жеан-сюр-Од, и вот разят они друг друга яростно и с превеликим рвением. В воздухе густо летают гнилые яблоки и перезрелый виноград; градом сыплются черствые корки; крутясь, проносятся связки прелой соломы; с неприятнейшим чмоканьем настигают жертву комки сырого творога. Только успевай поворачиваться да отворачиваться, не то залепят нерасторопному глаза липкой мякотью, хлопнут гнилью по губам, а по волосам, того и гляди, растечется зловонная жижа.
Женщины в подоткнутых юбках, сверкая босыми ногами, подтаскивают к месту баталии одну корзину за другой. Высокие корзины, из белого прута плетенные, полнехоньки метательных снарядов. Яркое полуденное солнце масляно блестит на скользкой поверхности подгнивших фруктов, лица бойцов лоснятся от пота, загорелые руки так и мелькают, зубы скалятся в усмешке.