— За зонтиком, — подсказала я.
— Совершенно верно, за зонтиком. Так?
— Так. Дверь открывается в другую сторону. Если идти к выходу, свет не виден. Только когда возвращалась, заметила.
— И что же вас заставило войти?
Я пожала плечами.
— Ничего не заставляло, просто одной возвращаться не хотелось. Думала, выйдем вместе.
Следователь Борнштейн некоторое время молча смотрел на меня ничего не выражающими глазами. Пауза затягивалась. Я начала нервничать.
— Что за человек был покойный? — спросил он наконец. — Чем именно занимался? Кто его навещал? Вы ведь работали в одном помещении, наверное, встречали его ежедневно.
— Ну… — я задумалась. — Я все-таки слишком мало его знала. Встречались… Как встречались — здоровались в коридоре. Разговаривали мы всего-то пару раз. В кафе напротив, когда выходили на обеденный перерыв. Ну, а чем он занимался, вы и сами догадываетесь — людей лечил, психозы, неврозы. Мы же в сумасшедшее время живем — в кого ни ткни — невротик. Я ему тоже как-то раз на нервы пожаловалась, а он меня внимательно выслушал и дал почему-то телефон массажистки, говорил, что она — специалист именно по этому виду заболевания. — Ну что за чушь я несу, при чем здесь массажистка?
— А где телефон? — спросил следователь.
Я порылась в сумочке, нашла картонный квадратик, протянула следователю:
— Я так им и не воспользовалась.
Борнштейн аккуратно переписал номер, и я спрятала карточку снова в сумку. Потом снова обратился ко мне:
— Он работал один?
— Нет, — ответила я, — у него была секретарша, Габриэль. Но она никогда не задерживается на работе позже шести. Она замужем, и у нее девочка четырех лет.
— Нужно ее вызвать, — Борнштейн повернулся к своему молодому помощнику. — Завтра, на восемь утра ко мне.
— Вы знаете ее телефон? — это он уже спросил меня.
— Нет, но, может быть, найти по телефонной книге?
— Как ее фамилия?
— Марциано, Габриэль Марциано, а ее мужа зовут Чико.
Мне вдруг пришло в голову, что было бы лучше, если бы я сама позвонила Габриэль. Ее муж обладал просто клинической ревностью, и звонок в вечернее время незнакомого мужчины просто свел бы его с ума. Я робко поделилась своими сомнениями со следователем.
— То, что вы сказали, Валерия, очень интересно. Вы не могли бы поподробнее рассказать об этой семье?
Да, язык у меня еще тот. Ну чего это мне вздумалось сообщать про ревнивого Чико? Габриэль, веселая итальянка с пышным бюстом, просто не могла не приковывать взгляды всех мужчин, попадавшихся ей на глаза. Небольшого роста, вся кругленькая и живая как ртуть, она была неплохой секретаршей у Когана, вела всю документацию, приклеивала бирки на магнитофонные кассеты и вообще была правой рукой рассеянного психоаналитика с вандейковской бородкой. Ее закрученные в тонкие спиральки рыжие кудри прыгали на лбу, когда она с очередным возмущением рассказывала мне, что «профессор» — так она называла Когана — снова засунул не туда важную бумагу.
Обеспокоенные посетители, приходящие на прием, увидев ее, забывали о депрессии и страхах, мучающих их, и часто я была свидетелем однообразных сцен: выйдя с сеанса психоанализа, пациенты мужского пола поджидали Габриэль в коридоре, чтобы назначить ей свидание. У меня была твердая убежденность, что доктор Коган знал об этом и считал эти притязания дополнительным стимулирующим лечением. Не могу сказать, что это ей не нравилось, иногда Габриэль забегала ко мне в кабинет и делилась «по секрету» пылким признанием какого-нибудь ипохондрика, только что вышедшего из кабинета.
— Ей двадцать три года, и Чико очень ее любит. Габриэль пошла работать потому, что он был водителем грузовика, попал в аварию и долго лечился. Нужно было зарабатывать деньги, и один из пациентов доктора Когана, дальний родственник Чико, предложил ее в качестве секретаря — Коган тогда искал, но объявление давать не хотел. Она была медсестрой, но после рождения дочки прекратила работать.
— А как ее муж отнесся к тому, что она пошла работать? — спросил Михаэль.
— Габриэль рассказывала, что он не хотел, чтобы она работала, но после аварии он смирился, так как, несмотря на страховку, денег не хватало, а устроиться на новую работу Чико до сих пор не может.
— А как он относился к доктору? — в голосе следователя мне почудился подвох, и я решила не скрывать. Пусть меня назовут сплетницей, но я должна рассказать то, что знаю.
— Пару раз он приходил и устраивал скандал. Он явно был навеселе.