— Все остришь, — засмеялся Дорошенко. — Ну, со мной-то у тебя проблем не будет… А действительно, где же мяч?
— Да вон, слева от того места, куда ты смотришь. Честно сказать, я не отношусь к тем людям, которые равнодушны к свободе, а если бурно протестуют — то не против рабства вообще, а против определенного вида рабства.
— Не очень понял твою глубокомысленную сентенцию…
— Ну, например, был у меня приятель, который яростно ненавидел марксистские догмы, а потом крестился и столь же яростно принялся защищать догмы православные — короче, так и остался рабом догм. Впрочем, довольно философствовать, у меня ведь к тебе тоже есть дело.
— Выкладывай.
— Хочу раскрутить послужной список одного милицейского гада — некоего полковника Зубатова, начальника N-ского УВД.
— А, — начал вспоминать Дорошенко, — того самого, который когда-то руководил знаменитой операцией «Мордой в снег»?
— Того самого, — кивнул Ястребов.
— А я чем могу помочь?
— Мешают активно — у него есть покровители в верхушке столичного ГУВД, хотя я еще не выяснил наверняка, кто именно. Есть, правда, одно сильное подозрение… Кстати, и сам он тоже покровительствует всякой мелкой сволочи — операм из своего бывшего отделения, которые творят с рядовым гражданами что хотят…
В кармане куртки Дорошенко затренькал сотовый телефон. Он остановился. Пока приятель разговаривал, Ястребов курил, прохаживался и размышлял.
— Хорошо, сделаю, прямо сейчас и позвоню, — наконец, пообещал Дорошенко и обратился к Ястребову: — Представляешь, какие-то мудаки организовали налет РУОПа на фирму моей старой знакомой Тани Васиной. Говорят, что ищут наркотики, все перерыли вверх дном, женщина в слезах.
— А как ты ей собрался помочь?
— Сейчас перезвоню генералу Деркачу и попрошу разобраться.
— Так ты знаком с Деркачом? — насторожился Ястребов.
— Да, а что?
— Черт подери, но неужели ты сам не видишь, то это за деятель!
— У каждого свои недостатки, к которым надо относиться терпимо, — равнодушно заявил Дорошенко, набирая номер.
— Да, я понимаю, добившись своего нынешнего положения — тебя все знают, ты берешь интервью у президента и премьера, — ты перестал бояться произвола милиции, возглавляемой вот такими деркачами! Но, представь…
— Милицейского произвола-то я, может, и не боюсь, — неожиданно вздохнул телеведущий, поднося трубку к уху, — зато всерьез опасаюсь ее беспомощности. Закажут меня какие-нибудь конкуренты — и привет, надеяться будет не на кого. Алло, Никодим Трофимович? Это говорит Дорошенко. У меня к вам такое дело.
Глава 8. Двойное убийство
К виду трупов вообще трудно привыкнуть, но к виду трупа молодой и красивой девушки привыкнуть невозможно. Эти слова — «труп» и «красивая девушка» — кажутся такими же несочетаемыми, как несочетаемы осклизлый запах смерти и душистый аромат юности…
Она лежала посреди комнаты на боку, прижавшись щекой к ковру и закрыв глаза. Длинные, темно-русые волосы были разметаны, открывая нежную шею, на которой темнела узкая полоса удушья, оставленная телефонным шнуром, валявшимся неподалеку. Небольшая лужа темно-бордовой крови, вытекшая из пулевого отверстия в голове, уже успела впитаться в ковер. Голубая кофта была не столько расстегнута, сколько растерзана. На белом запястье неестественно вывернутой руки продолжали тикать маленькие золотые часики. Одна нога была согнута в колене, другая вытянута, и взбившаяся юбка открывала ее до самого бедра.
Один из находившихся в квартире оперативников так долго не мог оторвать взгляда от этих красивых ног, что Прижогин счел необходимым одернуть юбку на мертвой девушке.
— Хватит глазеть, займитесь лучше делом, — сухо заявил Прижогин, морщась от жалости. — Убийство произошло вечером, так что могли быть слышны какие-то крики. Недаром даже попугай сдох от ужаса, — и он кивнул на клетку, стоявшую на письменном столе.
На дне этой клетки, нелепо растопырив крылья, перья которых словно встали дыбом, лежал маленький голубой попугайчик. Его клюв был слегка приоткрыт, а в крохотном зрачке глаза застыли страх и немая укоризна.
Оперативник удалился, а Прижогин снова прошелся по квартире. Фотограф делал снимки, эксперт искал отпечатки пальцев, а врач, за спиной которого стояли два санитара с носилками, терпеливо ждал разрешения унести труп. Леонид Иванович уже знал, что любовника этой милой девушки, при взгляде на которую болезненно ныло сердце, довести живым до больницы не удалось, так что рассчитывать на его показания не приходилось. Единственное, чем он мог «помочь следствию» — так это белым контуром своего тела, нарисованным мелом в прихожей — там, где его и нашли.