— Иди, давай!
Но Донецкий не собирался сдаваться без боя. Ловким, натренированным движением он уронил на пол одного из сержантов, освободился от второго и бросился вперед — но не к лестнице, а в противоположный конец коридора, где стояла мраморная статуя Екатерины II ростом с семилетнего ребенка. Сержанты загромыхали за ним. Теперь схватка начала принимать комический оборот — Донецкий вцепился в статую и яростно отбрыкивался ногами. На производимый шум изо всех дверей с любопытством выглядывали сотрудники издательства — не каждый день есть повод оторваться от рутинной работы, чтобы полюбоваться скандалом!
— Ну, погоди, старый пидор, ща мы тебя уроем, — пытаясь оторвать руки Донецкого от статуи, прохрипел один из сержантов. Писатель мельком заглянул в его мутные от злобы глаза и вдруг испугался.
— Все, ребята, все, — громко заявил он, отпуская статую и поднимая руки вверх, — пошутили и хватит! Никаких претензий к этому долбанному издательству я больше не имею!
Но было уже поздно. Ему резко заломили руки за спину, сцепили их наручниками и грубо поволокли вниз, по пути стараясь побольнее пнуть по ногам.
— Не надо так, ребята, — смиренно попросил Донецкий, — я же потом жаловаться буду.
— А не будет никакого потом! — процедил один из милиционеров, тыкая его дубинкой под ребра.
Под удивленными взглядами нескольких посетителей писателя быстро протащили через прихожую и выпихнули в дверь.
— Ну, все, все, давайте успокоимся и поговорим, — оказавшись на улице, повернулся к ним Донецкий.
Один из сержантов с ходу ударил его в лицо, второй съездил дубинкой по спине. Писатель качнулся, удержался на ногах, но после ловко проведенной подсечки упал на бок. Дальше началось что-то страшное — его остервенело били ногами и дубинками прямо во дворе издательства, под окнами бухгалтерии. Шляпа откатилась в сторону, нарядное серое пальто быстро покрылось грязью, белую рубашку оросила кровь из разбитого носа.
Избиение прекратилось лишь после того, как из дверей выскочил заместитель главного редактора и заговорил с милиционерами. Они нехотя остановились, подняли Донецкого с земли и бросили в «воронок».
— Вы что, ребята, — снова попытался урезонить их Донецкий, — я же полковник милиции, лауреат премии МВД, меня сам министр знает…
— А нам плевать, кто ты такой, — заявил один из сержантов. — Выходи!
Машина проехала совсем немного — всего только свернула за угол, въехала в арку и оказалась на запущенном заднем дворе дома, в котором шел ремонт.
Поняв, что начинается самое страшное, Донецкий еще пытался что-то говорить, упирался, требовал доставить его в отделение, но все было тщетно.
Его выволокли из машины, бросили на землю, и избиение возобновилось с утроенной силой — к двум сержантам присоединился и их коллега-водитель.
— За что? — из последних сил прохрипел Донецкий и, уже теряя сознание, услышал ясный и исчерпывающий ответ:
— За борзоту!
На следующий день Гринев узнал обо всем случившемся от жены Донецкого.
— Представляете, — всхлипывала женщина, — они вызвали «Скорую» и уехали, даже не дождавшись ее приезда! А он, бедненький, так и лежал на улице под присмотром прохожих.
Гринев был так потрясен, что немедленно засобирался в больницу. Несмотря на то, что между ними не было дружеской близости, совсем недавно Донецкий заходил к нему, чтобы утешить, так что настало время нанести ответный визит. По дороге в больницу он еще раздумывал: не напомнить ли полковнику их последний разговор, когда тот с ходу отмел возможность попадания в руки «милицейских отморозков»? Однако, увидев, в каком жалком состоянии находится Донецкий: все лицо — сплошные синяки и кровоподтеки, и даже седые усы побурели от запекшейся крови, он испытал к соседу искреннюю жалость. Да, «Соловью МВД» явно подрезали крылья…
— Здравствуйте, Гавриил Петрович, — поздоровался Гринев, входя в палату, где, кроме Донецкого, лежали еще три человека. — Надеюсь, вы не очень плохо себя чувствуете?
— Говорить могу, а это главное, — прохрипел полковник. — Присаживайся, Серега.
Гринев сел на стул, положил на тумбочку принесенный с собой пакет мандаринов.
— Это вам жена просила передать.
— Спасибо.
— Вам очень больно?
— Ерунда. На-ка вот, возьми… — и полковник, выпростав руку из-под одеяла, протянул Гриневу смятый листок бумаги, покрытый крупными каракулями.
— Что это?
— Мысли о смерти… Сегодня ночью заснуть не мог, вот и набросал… Для будущего романа пригодятся…