— Так точно, господин полковник.
Климов был не из разговорчивых, поэтому, когда сели в машину, поинтересовался лишь тем, как величать гражданку, с которой ему выпала честь трястись по московским дорогам.
— Ольга Сергеевна Турусова, — живо откликнулась блондинка.
— А вас?
— Климов.
— И все?
— Разве этого мало?..
Климов привычно и быстро гнал машину вперед, но перед железнодорожным переездом, когда боковым зрением заметил, что Ольга Сергеевна заулыбалась, очевидно обрадованная тем, что все обошлось, что на даче она будет тик-в-так, влекомый безотчетным чувством досады на собственный, так неудачно начавшийся, день, испорченное настроение, резко притормозил, поменял рядность и медленно поплелся за груженным бетонными блоками «МАЗом».
Расчет оказался верным. Переезд перед самым носом закрыли. Климов приоткрыл стекло, откинулся на спинку сиденья и закурил, равнодушно поглядывая по сторонам.
Из-за поворота показался товарный состав. Он шел на подъем, тащился, как черепаха, и черные округлости пузатых вагонов издали походили на сваренные швы уходящего в бесконечность трубопровода. Ольга Сергеевна обеспокоенно заерзала, взглянула на попыхивающего сигаретой Климова и, выведенная из себя его спокойствием и безучастностью, дерзко вскинула голову.
— Вы что, никогда никуда не опаздывали?
— Нет.
— Странно. Кто же вас так…
— Выдрессировал?
— Дрессируют животных, — тихо заметила Ольга Сергеевна. — А вы — человек!
— Горького я читал. — Климов иронично улыбнулся. — А приучил меня к дисциплине папа.
— Как же ему это удалось?
— Он с пяти лет говорил мне: «Сынок, кто рано встает, тот золото гребет».
— Мудрый у вас папа. — Ольга Сергеевна ущипнула себя за кончик носа, задумалась. — И пословица мудрая, но что-то в ней…
— Крепкое, кулацкое… Вы это хотели сказать?
— Я не люблю свинцовых слов. — Ольга Сергеевна нахмурилась, и Климов заметил, что не так уж она молода, как ему показалось с первого взгляда. Ей было за тридцать. Возраст скрадывали смуглость кожи, яркая, как у ребенка, синь удивленных глаз и выбивающиеся из-под косынки озорные колечки спутанных волос.
— А чем ваш папа занимается? — спросила Ольга Сергеевна.
— Садовник. В оранжерее работает.
— Какая прекрасная профессия! — Лицо Ольги Сергеевны мгновенно просветлело. — Сад… садовник… цветы, — задумчиво проговорила она.
— Ошибаетесь, — усмехнулся Климов. — Цветы — итог. А так — торфоперегнойные горшочки, рассада, прививки, теплицы, в которых сыро и одновременно душно.
— Странно… — Ольга Сергеевна провела ладонью по щеке. — Ваш отец всю жизнь выращивает цветы, а вы… Где вы работаете?
— В милиции.
— И чем вы там занимаетесь?
— У меня трудная работа, — улыбнулся Климов. — Пытаюсь заставить работать других. Добросовестно.
— Удается?
— Если сумеешь доказать, что от этого прежде всего зависит их собственное благополучие.
— А я думала, вы — энтузиасты.
— Энтузиазм, как и дерево, на голом месте не растет. Его надо подкармливать, воспитывать…
Подняли шлагбаум. Климов включил передачу и, забыв о попутчице, легко и быстро погнал машину по опустевшему шоссе.
Смерть каждого человека на него похожа… Чем мерзопакостней человек, тем мерзопакостней его смерть…
Так или примерно так подумал Климов, когда оперативник из местного УВД старший лейтенант Сергей Грошев провел его в спальную комнату, расположенную на первом этаже двухэтажного кирпичного особняка и он увидел труп молодой красивой женщины. Ее застрелили из двустволки, сразу из обоих стволов. Мощный заряд дроби, выпущенный с близкого расстояния, пришелся в грудь и шею. Так что вид у убитой был еще тот, хоть помещай ее фотографию в учебник по судебной медицине.
— Кто ее? — тихо спросил Климов.
— Муж.
Климов осмотрелся. Шкаф сдвинут, журнальный столик — на боку, две его ножки вырваны из гнезд с мясом, торшер разбит, кровать, ковер, обои — в крови, пол усыпан осколками хрустальной вазы и двух бутылок марочного вина.
— Впечатление такое, что здесь гладиаторы сражались.
— Муж и любовник, — предположил Грошев.
— И кто, по-твоему, вышел победителем?
— Муж.
— Где он?
— Там. — Грошев подошел к окну и указал на хозсарай, расположенный метрах в двадцати от дома. — Удавился на бельевой веревке.