— Извини, Федор, опоздал, как говорится, по независящим от меня причинам.
— Я не в претензии, но…
— Проблема?
— Глобальная! Хочу перейти в новое качество…
— В международники податься?
— В литературу.
— Не понял, — приостановил шаг Глеб Михайлович.
— Но вы же знаете, что я пишу стихи.
— Ну и пиши себе на здоровье.
— Я издал книгу.
— Ты издал книгу, а я, значит, должен написать хвалебный отзыв. Так?
— Глеб Михайлович, — воскликнул Федор, пораженный ледяным голосом собеседника, — я вбухал в нее последние деньги!
— Ты что, за собственный счет ее сварганил?
Федор виновато развел руками.
— Другого выхода не было.
— Дурак! — поставил точку Глеб Михайлович. — Стихи должны жить здесь. — Он хлопнул ладонью по широкой груди. — А ты ведешь себя… как загульный купчишка! На водку хоть осталось?
— И на водку, и на закусь.
Глеб Михайлович смягчился, прищурив глаза, весело спросил:
— Без окон, без дверей полна горница людей… Что такое?
— Огурец.
— Кафе, болван! Кафе в Центральном Доме литераторов. А проще — Яма. Поехали!
Через двадцать минут Яша убедился, что кафе для господ писателей полностью оправдывает данное ему прозвище, ибо ютилось оно в глубоком подвале и действительно не имело ни окон, ни дверей. Впрочем, двери как таковые имелись, даже две, но одна была наглухо заколочена — за ней находились бильярдная и туалет, а второй мог воспользоваться только трезвый человек — пьяному одолеть двадцать три крутые мраморные ступени было не под силу. Поэт Анатолий Передреев, выбравшись однажды на свободу, сказал: «И нет выхода у входа, а если выход — входа нет. — И подумав, добавил: — Яма!» С тех пор и пошло гулять среди писательской братии это емкое купринское словечко. «В яму?» — «В яму». И шли в Яму. И было там всегда шумно, накурено и до безобразия весело.
Глеб Михайлович и Федор заняли угловой столик, взяли в буфете минералки, бутерброды с докторской колбасой, пирожки с капустой (водкой они затарились по дороге), приняли дозу — четверть стакана, — и между ними сразу же завязался оживленный разговор.
Яша заказал пельмени, две чашечки черного кофе и бутылку боржоми. Осмотрелся. За соседними от нужной ему компании столиками сидела юная парочка, громко спорящая о великом — влиянии Фрейда на Набокова — и мрачный, разочарованный в жизни пожилой еврей. Яша, подумав, подсел к еврею — и пользы больше, и шума меньше.
— Разрешите?
— Вообще-то ко мне должны подойти…
— Я ненадолго.
Еврей вздохнул, изобразив усталую безнадежность, и жестом предложил занять место напротив.
— Спасибо, — сказал Яша. — Может быть, по соточке?
— Не возражаю.
Яша достал из кейса, в который у него была вмонтирована подслушивающая аппаратура, бутылку «Столичной» и, следуя примеру Глеба Михайловича, наполнил стаканы ровно на одну четверть.
— За знакомство!
— Гелий Артамонов, — представился еврей.
— Янис Колбергс.
Они выпили. Гелий — водку, Яша, поменяв стаканы, — боржоми.
— Лицо знакомо, а вижу вас впервые, — закусив пирожком, сказал Гелий. — Как так?
— Рожа у меня стандартная, — улыбнулся Яша. — К тому же чертовски похож на актера Сбруева, поэтому у моих собутыльников вечно возникает один и тот же вопрос: «А где, брат, мы с тобой виделись?»
Гелий улыбнулся, обнажив широкие, прокуренные до желтизны зубы.
— Вы латыш?
— Наполовину.
— Я тоже наполовину. Давно из Риги?
— Третьего дня.
— Ну и как там? Притесняют наших?
— Наполовину.
— Это как?
— Представьте картинку… Сидят в скверике два еврея. Один спрашивает: «Фима, о чем думаете?» — «Задумаешься, — отвечает Фима. — Всю жизнь был евреем, а теперь — русскоязычное население».
— Прекрасно, — расхохотался Гелий. — За это надо выпить.
— Не возражаю. — Яша плеснул в стаканы по дозе. — Над чем сейчас работаете?
— Я? — вытаращил глаза Гелий. — Я, дорогой мой, забыл даже как чернила пахнут.
— Аллергия на действительность?
— Да нет… — Гелий задумался. — Есть выражение: на поле битвы о войне не пишут. Необходимо время, чтобы осмыслить и дать точную оценку произошедшему. Поэтому…
Договорить он не успел: Глеб Михайлович с такой силой грохнул кулаком по столу, что все, находившиеся в Яме невольно вздрогнули.
— Теплов, какие проблемы? — спросил Гелий.
— Здравствуй, Артамон! — воскликнул Глеб Михайлович, моментально успокоившись. — Ты давно здесь?
— Сутра.
— Перебирайся к нам.