— Могу, если признаетесь, зачем вам это нужно.
Яша перевел взгляд на Теплова и, убедившись, что он из разговора полностью выключен — созерцает иконы, до сих пор не веря, что его обвели вокруг пальца, — довольно сухо, но с металлическими нотками в голосе произнес:
— Хочу помочь вашему приятелю выбраться из грязи, в которую он забрался по самые уши.
Солодухин снисходительно поморщился.
— А вы не переоцениваете свои силы, молодой человек? Из болота тащить бегемота — работа адская.
— Я попробую.
— Ну тогда слушайте… — Солодухин взял в руки икону Иоанна Крестителя с младенцем Христом четырнадцатого века. — Основные критерии этих досок: древность, сохранность, школа — московская, новгородская, ярославская и так далее, и, конечно, сюжет. Икон шестнадцатого, не говоря о тринадцатом — пятнадцатом веках, на вернисажах практически не бывает, по-настоящему ценные вещи продаются, как правило, в частном порядке. Для Измайловского парка, где эти доски толкают, потолок — десять — двенадцать тысяч долларов. Но даже самые ценные иконы, вопреки распространенному мнению, стоят не так уж дорого, гораздо дешевле, чем, скажем, старые западноевропейские мастера или те же импрессионисты. Например, не так давно на аукционе Кристи икона четырнадцатого века, предполагаемым автором которой являлся сам Феофан Грек, была продана всего за семьдесят пять тысяч долларов. Короче, если икона в серебряном окладе, то ее цена доходит до одного доллара за грамм веса оклада, а кованые цельные оклады икон четырнадцатого — семнадцатого веков весят порой до двух килограммов. Все поняли?
— Вроде да.
— А теперь прикиньте, сколько весят эти доски.
— Грамм шестьсот-семьсот, — сказал Яша, взвесив на ладони «Александра Свирского».
— Значит, подделка, — отчеканил Солодухин. — Да и «состарены» они не ахти. Мастер, конечно, работал, но, видно, торопился.
— Сука! Монашенка недогребаная! — стряхнув оцепенение, взревел вдруг Теплов. — Сделала, как мальчишку! Как школьника обула! А я-то идиот… — Он схватил икону и, если бы Яша не успел перехватить его руку, то запустил бы ее в окно.
— Успокойтесь, Глеб Михайлович! — Яша вытащил из пакета бутылку «Смирновской». — Полстаканчика налить?
Теплов выпил стакан и свалился. Яша накрыл его одеялом и, поймав на себе насмешливый взгляд Солодухина, спросил:
— Он давно пьет?
— Да почти всю жизнь. Раньше, правда, меру знал, а теперь… — Солодухин кивнул на фотографию Турусовой. — Она его споила.
— А вы никогда не пытались ему помочь?
— Это бесполезно.
— Почему?
— Видите ли, когда зверь утрачивает основной закон жизни — желание жить, то он уползает в чащу леса и умирает.
— Но он же не зверь — человек.
— Гены у всех одинаковы. У человека и свиньи они схожи на девяносто процентов.
— Вы слишком мрачно смотрите на вещи.
— Зато трезво.
— Ну и что нас ждет в будущем?
— На этот вопрос ответил в своей нобелевской речи Фолкнер: «Человек становится лучше, когда единственной альтернативой морального прогресса является гибель».
Так препираясь, они спустились на лифте до первого этажа и, не простившись, разошлись в разные стороны.
Колобовский переулок начинается на Петровском бульваре, метров через двести пятьдесят — триста делает крутой, змеиный, изгиб и выходит на Петровку, рядом с известным на всю Россию домом номер тридцать восемь. Так что через две-три минуты после вышеописанных событий Яша уже сидел в кабинете Климова и разговаривал с его первым замом Виктором Сергеевичем Смород-киным, мужиком ехидным, занозистым и ершистым, любившим выпить и употребить при этом в адрес начальства, которое именовал не иначе как дятлы, крепкое словечко. Не избежал этого прозвища и Климов. Но в отличие от других «дятлов», например, кремлевских, Смородкин употреблял его с приставкой «мой» — мой дятел. И это звучало уважительно, можно даже сказать, подобострастно — мой фюрер! Яша однажды не выдержал и спросил: «Виктор Сергеевич, а чем отличается ваш дятел от остальных!» — «Остальные — стучат, — прозвучал убедительный ответ. — А мой — работает, ловит вредных насекомых». — «А кто, по-вашему, я, исходя из вашей терминологии?» — «Скворец!»
— Скворец, как ты сюда попал? — удивленно спросил Смородкин, завидев в дверях кабинета Яшу.
— Разрешите присесть?
— Садитесь.
Яша сел и посмотрел на Смородкина так, как смотрит верующий на икону.
— Виктор Сергеевич, Климов сказал: если срочно потребуется помощь, а я — вне досягаемости, обратись к Смородкину.